Проходные дворы
Шрифт:
Руководитель следственной бригады УКГБ полковник Сорокин, лихой и многоопытный следователь, раскрыл много запутанных и сложных дел. Он знал, что время поджимает, генсек практически дышит на ладан. И хотя Соколова изобличали огромные суммы денег, изъятые при обыске, и ценности, спрятанные на даче, следствие предложило Соколову пойти на сделку. Он давал показания на окружение секретаря МГК Гришина, а ему обещали дать всего пять лет лагерей.
Показания Соколова весьма пригодились Андропову. Перед самой смертью генсека они стали достоянием Политбюро. Последний противник на пути к политическому
Брежнев умер через полторы недели после ареста Соколова.
Думаю, что Юрий Андропов пришел бы к власти и без показаний директора магазина: за его спиной стояло самое мощное и монолитное ведомство страны. Но так уж случилось, что в политическую борьбу вдруг вовлекли людей, всегда считавшихся клиентурой ОБХСС.
А потом начался процесс, напоминающий суды далеких сталинских лет. Обычных взяточников судил Верховный суд РСФСР. Там судили не Соколова – в помещении Бауманского народного суда судили самого могущественного члена Политбюро Виктора Васильевича Гришина.
Юрий Андропов не просто расправлялся с Сокололвым – он лишал Гришина возможности войти на вершину власти.
Никто не ожидал, что Юрия Соколова приговорят к высшей мере, подведут под расстрельную статью.
Я не оправдываю Соколова. Он давал и брал взятки. Занимался торговыми махинациями, но честно служил тем, кто посадил его на это сладкое место. Директор магазина был маленьким винтиком в огромной коррупционной машине, действовавшей в эпоху Сталина, Хрущева, Брежнева и спокойно докатившейся до сегодняшнего дня.
Вполне возможно, если бы не те трагические десять дней, Соколов спокойно дожил бы до двухтысячного года и стал крупнейшим бизнесменом, как и все ему подобные. Возможно. Но эти десять дней были. И человек, которому по закону должны были дать не больше пятнадцати лет, пошел под расстрельную статью.
Говоря с людьми, участниками тех событий, читая документы, я снова и снова убеждаюсь в том, что в нашей стране ничто не меняется, как бы не именовал себя существующий политический строй.
Ну а как же продуктовый десант? Повлияли ли смерть Соколова, арест начальника Управления московской торговли Николая Трегубова и десятка директоров баз и магазинов на изобилие продуктов? Нет. И всю недолгую эпоху Андропова, а потом Черненко и Горбачева ревели по субботам моторы владимирских и тульских автобусов и десантники озверело штурмовали магазинные прилавки.
А могущественный Гришин тихо умер в помещении собеса – в очереди, в ожидании пересмотра скромной пенсии. Интересно, куда делись его миллионы, о которых так много говорили?
Расстрельная статья, примененная к Соколову, ничего не изменила в нашейжизни. Она даже никого не напугала. Атолько доказала, что в нашей стране криминал и политика всегда были и будут связаны самыми прочными узами.
Будьте вы прокляты!
«С Новым годом, товарищи! С Новым годом!» – на русском и казахском радостно сообщило местное радио. Мы подняли рюмки и выпили за 1963 год. Я закусил куском жесткой колбасы и пошел одеваться, оставляя веселое застолье своих шумных коллег без особого сожаления.
В эту новогоднюю ночь я, как дежурный редактор, должен был в ноль
Я вышел на улицу и закурил. Настроение было поганое. Именно в этом году мне исполнялось тридцать лет, и, как ни странно, новый отрезок жизни я начинал практически с нуля, так как приехал в этот город не по велению сердца, а из-за собственной неустроенности. Уехал побежденный чистым нокаутом. Тогда я еще не понял, что во всех неприятностях надо винить только себя. Понимание пришло значительно позже.
Ночь была морозной. Над городом висели большие и яркие звезды. Силуэты башенных кранов напоминали огромных аистов. Недостроенные дома на улице Мира в темноте выглядели страшновато. И все это показалось мне грубо выполненным театральным задником из плохого спектакля.
Я стоял, курил и с тоской думал о том, что целых полчаса придется переться по этой засыпанной снегом улице Мира, где есть проезжая часть, а вместо тротуаров вдоль домов засыпанные снегом груды строительного мусора. Постарался проскочить мимо универмага, от него уходила параллельная улица имени какого-то казахского героя, и вела она в чеченский поселок, где жили высланные в свое время кавказские разбойники, терроризировавшие город.
Я жил на улице Мира в общаге московских строителей. Делил комнату с прорабами и монтажниками. Засыпал под грохот домино и просыпался от резкого запаха мясных консервов, которые ребята готовили себе на завтрак.
Чеченцы, не пожелавшие вернуться на историческую родину, достаточно сытно устроились, наезжая на казахов.
Но когда началось величайшее строительство – возведение столицы Целинного края, то, вполне естественно, в город из России широким потоком пошли стройматериалы. Это очень вдохновило будущих моджахедов, и они попробовали напасть на наше общежитие. Особенно их интересовали отделочные материалы. Но дети гор получили жестокий отпор. Боевые действия между чеченами и москвичами продолжались.
Иногда вялотекущий конфликт, как писали в военных сводках, «стычки патрулей» переходили в масштабную драку с применением охотничьих ружей, бульдозеров – в качестве тяжелой техники.
Милиция не вмешивалась, с истинно восточным лукавством ожидая, кто же победит.
Мне не раз приходилось вступать в конфликт с кавказцами, особенно в ресторане «Ишим». Их извиняло только незнание, потому что единственное, чему я научился к тридцати годам, это хорошо драться.
Но тем не менее тащиться ночью мимо вражеской территории мне не очень хотелось, а что поделаешь – надо.
И тут, как в новогодней сказке, произошло истинное чудо. Я услышал шум мотора и увидел такси с зеленым глазком под стеклом. Я поднял руку. Машина остановилась.
– С Новым годом! – засмеялся шофер. – Ты чего ночью по городу рыскаешь?
– С Новым годом, Борис.
Я знал этого человека. Он был самым странным шофером в этом городе: в щегольских галифе, до зеркального блеска начищенных хромовых сапогах с высокими голенищами. Форменная темно-синяя фуражка со знаком таксопарка лихо замята, а козырек щеголевато отрезан, и носил ее Борис с неким гвардейским шиком, чуть набекрень.