Проходящий сквозь стены. Рассказы

Эме Марсель

Но Дютийоля это предостережение только распалило. На другой день, завидев белокурую красотку на улице Толозе, он увязался следом; она зашла в молочную, он тоже и, пока она стояла в очереди, успел нашептать, что он ее благоговейно любит и, хотя все знает: про жестокого мужа, запертую дверь, замки на окнах, — но все равно придет нынче вечером к ней в спальню. Красотка покраснела, молочный бидон задрожал у нее в руке, глаза увлажнились, она жалобно вздохнула и сказала: «Увы, сударь! Это невозможно».

Вечером этого счастливого дня, около десяти часов, Дютийоль нетерпеливо прохаживался взад-вперед по улице Норвен, перед толстенной глухой стеной, из-за которой виднелись только печная труба да флюгер маленького домика. Но вот наконец открылась дверь в стене, из нее вышел мужчина, старательно закрыл ее за собой на ключ и пошел по направлению к улице Жюно. Дютийоль дождался, пока он отойдет подальше и скроется за поворотом. И тогда устремился вперед, с разбега бросился в стену, не останавливаясь, одолел все преграды и проник в спальню прекрасной затворницы. Она с восторгом приняла его в свои объятия, и они наслаждались любовью до поздней ночи.

На следующий день у Дютийоля разболелась голова. Пропускать свидание из-за такого пустяка он не собирался. Но когда в ящике стола ему случайно попались какие-то таблетки, проглотил одну утром и одну после обеда. К вечеру боль поутихла, а там уж, в пылу и спешке, он и вовсе забыл про нее. Красотка тоже ждала его с нетерпением, подогреваемым памятью о прошлой ночи. В этот раз они предавались любовным утехам до трех часов утра. На обратном пути, проходя сквозь стены дома, Дютийоль почувствовал легкое неудобство в плечах и ногах, однако не обратил на это внимания. И, только внедряясь во внешнюю стену, явственно ощутил какое-то сопротивление. Как будто он погружался в жидкость, которая быстро загустевала и при каждом движении становилась все плотнее. Протиснуться в толщу стены ему еще удалось, но дальше — ни с места… и тут он с ужасом вспомнил о таблетках, которые проглотил днем, приняв за аспирин. На самом деле то была тетравалентная пиретра — лекарство, которое год назад прописал ему врач. Оно-то в сочетании с усиленной физической нагрузкой и возымело столь внезапное действие.

Дютийоль застрял в каменной стене. Он и поныне остается там, словно замурованный. Ночные прохожие, попав на улицу Норвен в час, когда стихает столичный шум, слышат приглушенные стоны и думают, что это ветер завывает в узких улочках Монмартра. В действительности же то Дютийоль-Улюлю оплакивает конец своей славной карьеры и сожалеет о кратких мгновениях любви. Порою зимними ночами художник Жен Поль с гитарой в руках приходит на гулкую пустынную улицу Норвен, чтобы спеть что-нибудь в утешение несчастному узнику, и звуки, вылетающие из-под его окоченевших пальцев, проникают в каменные недра, словно капельки лунного света.

Перевод Н. Мавлевич

Пословица

Месье Жакотен сидел на кухне и в свете подвесной лампы рассматривал своих домочадцев, склонившихся над пищей и, судя по несмелым взглядам, робевших перед главой семьи. Глубокое осознание своей жертвенности и самоотверженности, мелочные требования к порядку превращали его в тирана и самодура, а непредсказуемые вспышки гнева создавали в доме этого раздражительного человека тяжелую атмосферу, которая его же и сердила.

Узнав во второй половине дня, что представлен к ордену «Академических пальм», Жакотен решил сообщить об этом семье в конце ужина. Выпив стакан вина и закусив последним кусочком сыра, он уже было открыл рот, но обстановка показалась ему неподходящей для объявления хороших новостей. Он медленно оглядел сидящих за столом, и его взгляд остановился на тщедушной супруге, чей запуганный вид и грустное лицо отнюдь не делали ему чести в глазах коллег. Затем он посмотрел на тетушку Жюли, которая переехала в его дом, сославшись на преклонный возраст и несколько смертельных болезней, и за семь лет обошлась родственникам в кругленькую сумму, которой не компенсировать никаким наследством. Потом настал черед дочерей, семнадцати и шестнадцати лет, за пятьсот франков в месяц работающих в магазине, но шикарно одетых, при часах и в платьях с золотыми брошками на груди; буржуазии, они держались как принцессы, а родные еще гадали, куда деньги пропадают, и удивлялись. У месье Жакотена вдруг возникло невыносимое чувство, что его обкрадывают, пьют его кровь, а он, добряк мягкотелый, это позволяет. Вино сильно ударило ему в голову, и его широкое красное лицо вспыхнуло.

Вот в таком расположении духа и пребывал хозяин дома, когда его взгляд упал на сына Люсьена, тринадцатилетнего мальчика, который с начала ужина пытался остаться незамеченным. Бледность его лица показалась отцу подозрительной. Ребенок не поднимал глаз, но чувствовал, что за ним наблюдают, и обеими руками теребил складку своей черной школьной блузы.

— Ты что, хочешь ее порвать? — бросил отец тоном, не предвещавшим ничего хорошего. — Специально стараешься?

Люсьен отпустил край блузы и положил руки на стол. Он уткнулся носом в тарелку, не решаясь глянуть на сестер в поисках сочувствия, и покорно ждал неминуемой беды.

— Я вообще-то с тобой разговариваю. Мог бы ответить. Но мне кажется, что у тебя совесть нечиста.

Люсьен возразил испуганным взглядом. Он не надеялся развеять подозрения отца и знал, что тот будет разочарован, если не заметит страха в глазах сына.

— Нет, у тебя точно совесть нечиста… Расскажи-ка, что ты делал днем?

— Я был с Пишоном. Он сказал, что зайдет за мной в два часа. Мы вышли из дому и встретили Шапюзо, тот бегал с поручениями. Сначала мы отправились к врачу, потому что у Шапюзо заболел дядя. У него с позавчерашнего дня печень болит…

Однако отец понял, что ему заговаривают зубы, и перебил:

— Не приплетай чужую печень. Ты бы о моем здоровье так беспокоился! Скажи, где ты был утром?

— Мы с Фурмоном ходили смотреть на дом, который недавно сгорел на улице Пуанкаре.

— Что это значит? Ты что — гулял целый день? С утра до вечера? Раз ты весь четверг развлекался, меня интересует домашнее задание. Сделал?

Последние слова отец произнес таким ласковым голосом, что все затаили дыхание.

— Задание? — прошептал Люсьен.

— Да, задание.

— Я занимался вчера вечером после школы.

— Я не спрашиваю у тебя, занимался ли ты вчера вечером. Я спрашиваю, сделал ли ты задание на завтра?

Все чувствовали, что назревает драма, и хотели ее предотвратить, но, к несчастью, опыт показывал, что в таких случаях любое вмешательство только ухудшало дело и обращало в ярость раздражение жестокосердного главы семейства. Из тактических соображений обе сестры Люсьена притворялись, что почти не следят за происходящим, а мать, не желая присутствовать при скандале, суетилась у стенного шкафа. Сам месье Жакотен, еле обуздывая гнев, размышлял, стоит ли сообщать домашним новость об «Академических пальмах». Однако тетушка Жюли, движимая благородными чувствами, не сдержалась: