Проходящий сквозь стены
Шрифт:
«Павлик»… каково, а? Ну, ребята, дела пошли!.. Я хлебнул обжигающей горечи и вполголоса, безумно волнуясь, спросил:
— Почему вы?.. Как… как ты меня нашла? Зачем? — Гостья притворно вздохнула:
— Хотела выпить кофейку в твоей компании… — Она сделала рукой очень элегантный жест — словно спираль закрутила, а потом с очаровательной непосредственностью заявила:
— Знаешь, Павлик, ты мне нравишься!.. Как и я — тебе, правда же? Кто-то должен был сделать первый шаг? Коль ты так скромен и нерешителен, я решила взвалить эту ношу на себя. А разыскать человека сейчас, когда детективных агентств жуть до чего много… проще простого. — Она спохватилась: — Тебя не шокирует мой напор?
Кофе ударил в голову, как хороший коньяк. От Аннушки
Но тут в ванной раздался грохот чугуна по чугуну и последовавший за ним всплеск.
Неугомонный подлец Жерар спешил сломать мне жизнь. Причем вполне мог в этом преуспеть. Мне немедленно представилось, как отвратительная псина, мокрая насквозь, скулящая и дрожащая, появляется перед нами со свисающим с шеи обрывком веревки. Как Аннушка, понявшая вдруг, какую ванну принимал Павлуша, хватается за сердце, а потом смотрит на меня расширившимися от ужаса и отвращения глазами. Вскакивает и убегает прочь, обливаясь слезами. Кошмар!
Я встряхнулся и включил приемник. Погромче. Комнату наполнили чарующие ЗВУКИ — не то Глюк, не то Гайдн. Когда у вас в гостях очаровательная девушка, «Радио Классика» — то, что нужно.
— Простите, Анечка, — взмолился я. — Едва не забыл: у меня есть еще одно дельце. Маленькое, но — увы — весьма неотложное! Всего один момент — и я вновь в полном вашем распоряжении.
Она грустно улыбнулась. Ну, бесов сын, берегись!
Мужичонка поглядел на меня с подозрением:
— Чего тебе?
— Видел, к вам недавно заходил священник. Знаете, у меня последнее время какая-то чертовщина дома творится. Я как раз под вами живу, — уточнил я. — Твари разные по углам шмыгают. Вы не думайте, я не наркоман и не алкоголик. Короче, у вас святой воды не осталось? — Я торопился и не расположен был вести долгих бесед. — Продайте.
— Полтинник. — Глазки у него забегали. — Баксов! Я протянул бутылку и сотенную купюру.
— Сдачи нету, — забеспокоился он.
— Потом! — махнул я рукой.
Когда бутылка опорожнилась, вода в ванне помутнела и пожелтела. Появились крупные, быстро лопающиеся пузыри. Слегка напахнуло серой. Мне сделалось нехорошо. И вовсе не от запаха. Кажется, мне было по-настоящему жалко проклятого моего напарника! Я отвернулся. Жерар, конечно, не умрет, полутора литров святой воды для этого мало. Просто станет небольшой разумной колонией кишечно-полостных. Шестьдесят шесть лет ему предстоит развиваться до высшего организма. Всего-то. Для беса — почти миг. Надеюсь, это пойдет ему на пользу. Если повезет, может, и человеком станет.
Я выдернул сливную пробку, прошептал: «В добрый путь, мой недобрый друг. Мировой океан ждет тебя!»
Аннушка взмахнула фантастическими ресницами, подняв на меня глаза. Из приемника грянул «Голубой Дунай».
— Как насчет вальса? — внезапно осмелев, поинтересовался я, подхватывая ее под руку.
Она звонко расхохоталась. Последним, что я заметил, прежде чем потерял сознание от тряпицы с хлороформом, наброшенной мне на лицо, была эскадрилья толстеньких, медово-желтых клякс, выпорхнувших из ее волос…
Глава пятая
ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО ПОПУГАЯ
Грандиозная затрещина заставила меня пробежать шага четыре, потом я все-таки споткнулся и упал на колени. Вой турбины сделался совсем невыносимым, а затем стал быстро отдаляться. Я обернулся. Вертолет уходил низко, слегка накренившись, и забирал вправо, в сторону солнца. Сопровождая его, по сочной степной зелени бежала гонимая винтами воздушная волна.
Ни один из конвоиров так и не решился покинуть борт. Соображения по поводу такой феноменальной осторожности пятерых здоровенных, вооруженных до зубов мужиков были неоформленные, но самые мрачные. Разрывая упаковку шоколадного батончика, презентованного мне напоследок старшиной
Жарко сделалось, когда от батончика оставалась еще целая треть.
Звук пришел из-за спины. Издало его явно животное. Причем животное крупное, чувствующее себя здесь хозяином, — животное, которому не терпелось поближе познакомиться с навестившим его владения человеком. Я торопливо повернул голову.
На меня, высоко взбрыкивая голенастыми ногами и плотоядно грегоча горлом, мчался молодой красавец блудотерий. Я ойкнул, подхватился и опрометью рванул прочь. Ужасно хотелось обернуться — и не для того даже, чтобы узнать, близко ли преследователь, а просто чтобы разглядеть редкостного зверя. Да только это наверняка снизило бы мою скорость, поэтому я не оборачивался. Блудотерий вновь издал переливистый охотничий клич. Если это не холостяк-одиночка, мне точно конец, подумал я и прибавил ходу.
К счастью, местность была пересеченная, и это хоть чуть-чуть, но играло за меня. Блудотерий, зверюга размером с королевского дога, более всего похожий на поджарого зайца-переростка, не мог здесь показать своего знаменитого спринтерского спурта. Он это прекрасно понимал, поэтому в криках помимо радости слышалась и нотка негодования. Сдаваться, однако, он был вовсе не намерен. Как, между прочим, и я. Ведь много большую славу, нежели отменные беговые качества, принесла этим тварям другая их выдающаяся черта. Та, что послужила зоологам основанием для названия семейства. Стремление к необузданному осеменению. Лишь только завершается половое созревание, самец блудотерия (о самках разговор особый, замечу пока — они тоже далеко не ангелы) немедленно встает на тропу поиска. У него, понимаете ли, чешется. Беспрерывно и чудовищно. Матрос эпохи Возрождения, вернувшийся из кругосветки и ворвавшийся в портовый лупанарий, крестоносец, распаковывающий дрожащими пальцами «пояс невинности» у своей женушки, да наконец прославленный «Плейбоем» братец-кролик рядом с ним — невинные ягнята. Жертвой его неуемного сластолюбия может стать любое существо, независимо от видовой и половой принадлежности, хоть сколько-нибудь близкое охотнику по размерам. Не гнушается он и существ, размерами его значительно превосходящих. Совсем как в анекдоте о непомерно ретивом петухе: покрывает все, что шевелится. Для того самцу блудотерия даден великолепный орган, почти не уступающий размерами конскому. И, черт возьми, нимало отчего-то не мешающий его стремительному бегу! Я начал выдыхаться. Преследователь это живо почуял, о чем известила меня новая серия воплей, на сей раз откровенно ликующих. И чрезвычайно близких. Я скосил глаз. Блудотерий, улыбаясь во всю (довольно, впрочем, неширокую) пасть, мчался практически бок о бок со мною. Меня поразило, что рот у него был совсем не заячий — воронкообразный, похожий на вытянутые, готовые к страстному и продолжительному поцелую черные губы. При взгляде на это биологическое устройство, приспособленное для экстремального и бескомпромиссного засасывания, я с возросшей внутренней дрожью вспомнил, отчего самки блудотерия никак не могут быть названы первыми скромницами животного царства. Какая все-таки удача, что этот экземпляр действует не в составе семейной пары, а в одиночку!
Он не выказывал ни единого признака утомления.
Конечности двигались мерно и четко, под гладкой дымчато-серой шкурой перекатывались великолепные мышцы. Длинные уши летели по ветру, точно вымпелы. Он упивался бегом, он жил в беге, бег был его второй главной любовью. К тому же развратное животное прекрасно знало о сладостной награде, которая ждет его на финише гонки. Наверно, он мог сбить меня в любой момент, а пока попросту забавлялся. Но какой все-таки красавец! Заметив, что я посматриваю на него, зверь повернул в мою сторону тяжелую башку, широко облизнулся и… неожиданно подмигнул. Ах ты, стервец косой, подумал я тоскливо. Значит, и рассказы об их высочайшем интеллекте — также истинная правда. Прискорбно.