Проигравший. Тиберий
Шрифт:
Солдаты и офицеры Тиберия, не проигравшие с ним ни одной кампании и благодаря его осторожности несшие самые незначительные потери, все же не очень любили своего командующего. В солдатской среде все еще ходили рассказы о былых военачальниках, вроде Юлия Цезаря [20] или Марка Антония, которых молва запомнила отцами родными для солдат. В общем понимании командир (хороший командир) был таков: весел, на привалах и в лагерях не перегружает воинов чрезмерной дисциплиной и работами, всегда с тобой пошутит, расспросит о жизни, о тех, кого ты оставил на родине, вечером возьмет да и подсядет к твоему костру, чтобы отведать солдатской каши, а то и бросить кости наудачу. Да еще и посмеется над своим проигрышем. А сам — орел! Когда перед очередным походом взбирается на трибунал для произнесения речи, глазам больно на него смотреть. Если в гневе мечет громы и молнии, чем-то недовольный, то десять раз вспотеешь от страха, вспоминая, нет ли за тобой какой-нибудь провинности. Одним словом — отец.
20
Цезарь
Тиберий был совсем не такой. Он никогда не улыбался солдатам, не шутил с ними. Он не называл их «соратники», как требовал негласный армейский этикет, он обращался к ним — даже после тяжелого успешного боя — только официально: «воины». Поговаривали, правда, что сам Август запретил ему называть солдат своими соратниками, чтобы не устанавливать слишком близких отношений с подчиненными. Но многие говорили в сердцах, что Тиберий даже доволен этим запрещением.
В лагере у него была, конечно, отдельная палатка, потому что так полагается. Но не было отдельного повара, отдельного цирюльника, оружейника, портного, конюха и лекаря. Он пользовался всем тем набором услуг, что и солдаты и, кстати говоря, каждый офицер — от центуриона до легата. Тиберий ел из общего котла, по очереди от всех центурий, брился и стригся у полковых мастеров, которым не всякий солдат доверил бы свою внешность. Впрочем, стричься Тиберию было нетрудно, так как он очень рано облысел и волосы у него на голове остались только сзади: их он носил длинными, по старой моде. Да и услугами лекарей не пользовался, потому что никогда не болел, а прыщи, если они уж очень его донимали, умел заклеивать пластырем сам.
Когда же его войско выходило в поход из лагеря, то он не брал с собой и отдельной палатки. Спал, как и все, на земле, возле костра и завернувшись в плащ (обычный шерстяной солдатский плащ). Всегда первым шел в бой, не окружая себя телохранителями, словно нарочито искал гибели. Конечно же, глядя на то, как машет мечом их командир, все солдаты из кожи лезли, чтобы превзойти его храбростью и умением. Атака под предводительством Тиберия означала для противника поражение и смерть. Все варвары это знали и при столкновении старались достать его копьем или стрелой, но он ни разу не получил не то что ранения, но даже хотя бы царапины.
Однако ни храбрость, ни удачливость его солдат не могли расположить к ним Тиберия. В промежутках между боями он не давал им свободного времени кроме того, что полагалось на сон и еду. Если солдат не спал и не ел, он должен был часами маршировать на плацу, отрабатывать на чучелах приемы нападения и защиты, чистить и кормить коней, чинить обмундирование и оружие, копать траншеи и насыпать валы, ставить частокол, нести усиленный караул (ибо Тиберий признавал караул только усиленный), заготавливать дрова и укреплять казармы, проводить водоотводные канавы, обтесывать круглые камни для онагров [21] и баллист [22] — солдату, как считал Тиберий, полезно заниматься физическим трудом, чтобы он меньше думал и не имел времени жалеть себя.
21
Онагр — камнемет.
22
Баллиста — машина для метания камней, бревен, окованных железом, бочек с горячей смолой и проч.
Дисциплина в его войске была беспрекословная — будто оно состояло не из римских свободных граждан, а из диких наемников, которых надо держать в ежовых рукавицах. Прибывая к легионам, он в первой же своей речи объявлял, что не потерпит ни малейшего неповиновения и с нынешнего дня вводит давно забытые наказания, которые почти не применялись в республиканской армии: многочасовое стояние навытяжку в полной выкладке, порку лозой, палки, отрубление кисти руки (за воровство) и повешение перед общим строем.
Обещал даже децимацию — казнь каждого десятого; в случае если в бою дрогнет одна центурия, то децимации подвергнется вся когорта. Даже старые, много повидавшие солдаты поеживались, но старались вести себя так, чтобы наказаний не заслуживать. Все это, конечно, не прибавляло Тиберию популярности.
Он популярности и не искал. «Армия — это орудие военачальника, такое же, как, например, плуг для землепашца, — говорил он, — С какой стати землепашец станет заигрывать со своим плугом? Он просто орудует им, вот и все». «Пусть солдаты да и офицеры ненавидят меня, лишь бы боялись», — заявлял
23
Акций Луций (р. 107 г. до н. э.) — римский поэт, считался величайшим трагиком.
24
Парфений — греческий поэт. В 73 г. до н. э. попал в Рим в качестве военнопленного. Как вольноотпущенник жил в Риме и Неаполе.
Единственная отдушина для Тиберия (да и то лишь в первые его годы на военной службе) была вполне банальная — вино. На его обязанностях это не отражалось, но, находясь в лагере, у себя в палатке он пил очень много. В компании двух-трех избранных им собутыльников из старших (только старших) офицеров. Счастливчики эти смотрели на застолья со своим командиром как на еще одну тяготу походной жизни; Тиберий на таких пьянках бывал молчалив, даже улыбался редко, наливал полные кубки (правда, того же вина, что и себе) и заставлял пить часто. Кончалось это всегда одним и тем же — пьяных до бесчувствия полковников уносили к себе ординарцы, а Тиберий провожал уносимых мутным, ничего не выражающим взглядом. Извергать выпитое обратно в его присутствии было нельзя — он сердился и ругался последними словами, а кому из офицеров хочется вызывать гнев начальника? Проводив таким образом товарищей, он заваливался спать, а наутро был неизменно свеж, только покрасневшие глаза выдавали его — и никаких поблажек вчерашним собутыльникам, хотя бы они и умирали с похмелья.
Тихие, скрытые от глаз эти застолья, разумеется, не были секретом для солдатской молвы — уж она-то все знает! Солдаты насмехались над Тиберием, придумав ему имя, созвучное с его собственным: они говорили вместо «Тиберий» — «Биберий» (от «бибере» — пить), вместо «Клавдий» — «Калдий» (от «каддум» — подогретое вино), и вместо «Нерон» — «Мерой» («мерум» — чистое вино). К чести Тиберия, когда это пренебрежительно звучащее имя дошло до его ушей, он не стал устраивать никаких децимаций, а просто прекратил подобные застолья, ограничил себя в вине, а со временем и вовсе от него отказался, то есть употреблял ровно столько, сколько выдавалось солдатам (если выдавалось).
Трудно сказать, кто больше страдал на войне от Тиберия: он сам, его солдаты или их общий враг. Война под его руководством как-то теряла ту привлекательность, тот романтико-героический налет, что особенно ценится детьми и поэтами. Война превращалась в тяжелую и нудную работу, и блеск побед терялся на общем фоне изнурительных трудов и лишений. Землепашец, вспахав одно поле, вытирает пот и думает уже о том, что надо пахать следующее. Так было и в войсках, подчиненных Тиберию.
К слову сказать, родной брат Тиберия, Друз Клавдий Нерон, начавший свою военную карьеру несколько позже, ибо был младше, представлял совсем другой тип военачальника. Он-то как раз и был тем, кого солдаты называют родным отцом. От природы незлобивый, незаносчивый, всегда расположенный к шутке и доброй беседе, он не насаждал в своих легионах слишком жесткой дисциплины. Он даже предлагал солдатам самим наказывать провинившихся — воров или трусов. В лагере Друза чаще звучали песни, чем стоны и вопли наказываемых. За доброжелательность и доверие солдаты платили Друзу особой солдатской восторженной любовью, той, что поднимает воинский дух, лишает страха перед врагом и сплачивает в тысячу раз крепче, чем лоза и плеть центуриона. И если братьям, Тиберию и Друзу, доводилось воевать по соседству, Друз нередко позволял себе навестить брата, которого любил. Для солдат Тиберия в такие дни наступал праздник: бессмысленные работы прекращались, наказания не применялись, рацион улучшался. Младший брат каким-то образом умел смягчать жестокий нрав Тиберия — Друз был одним из немногих, способных на это. Может быть, потому, что просто окружал родного брата родственной любовью, не скованной ни служебным положением, ни карьерной завистью, ни брезгливым презрением к его недостаткам. Приезды Друза и для Тиберия были своего рода праздниками, но время быстро пролетало, Друз уезжал к своим войскам, Тиберий оставался один на один со своей жизнью — и в его лагере все начинало идти по-прежнему.
Двадцати с небольшим лет женившись на Випсании, Тиберий обрел еще одного родного человека. Его характер изменился к лучшему, это сразу было замечено всеми. Он, конечно, оставался для подчиненных все тем же строгим начальником, но все же стал обнаруживать больше человеческих черт: перестал грозить децимациями (как это часто делал в профилактических целях), позволил некоторые послабления в повседневной солдатской жизни — работы стали вестись в основном полезные (необходимые в лагерных условиях), было выделено некоторое время — час до отхода ко сну — для личных дел: общения с земляками, игры в кости (на деньги все же запрещалось), праздник разговоров возле костра и тому подобного. Тиберий стал чаще отлучаться, если не велось активных боевых действий, — урывал время, чтобы лишний раз повидаться с молодой женой, хотя, как говорили, Август и Ливия строго отчитывали его за такие отлучки.