Проигравший. Тиберий
Шрифт:
Август оказался поставленным в нелегкое положение. Он понимал, что платить Фраату — деньгами или уменьшением налогов — позор для Рима и его, Августа, блистательного правления. На такие дерзкие предложения, какое прислал Фраат, римляне должны отвечать одним языком — железной поступью своих легионов. Значит, войны было не избежать, но воевать придется не с одним взбунтовавшимся царьком, а еще и с могущественной Парфией.
Следовало послать в Малую Азию дополнительные войска, сформировать из них армию и приступить к усмирению варваров. Недостатка в солдатах Рим не испытывал, и серьезной проблемы как бы не существовало. На самом же деле Август, думая о предстоящей войне, был очень обеспокоен.
Дело было в том, что император не верил в полководческие способности Гая. Да что там — он точно знал, что Гай не выдержит ни одного сражения. Еще можно было на что-то надеяться, если бы в окружении наместника находились
Он был ослеплен любовью к усыновленному Гаю, своему наследнику. Так уж был устроен Август, что ему необходим был объект обожания. Сделав Гая своим фаворитом, он закрыл глаза на все его недостатки, слушать не желал всего того, что ему рассказывали о характере и склонностях наследника, и старался всячески его возвысить. В нарушение закона Август присвоил Гаю звание консула, хотя тому полагалось бы еще лет двадцать послужить Риму, чтобы добиться такой высокой чести. И отправка молодого консула в Армению была, как уверял себя самого Август, великолепной возможностью для Гая набраться опыта. Но не обманывал ли себя император? Может быть, посылая наследника в провинцию, он хотел просто удалить его на некоторое время из Рима, где новоявленный консул только раздражал сенаторов своими привычками к разгулам и не по годам развитой самоуверенностью, которую все называют проще — наглость молокососа? Раздумывая над перспективами войны, Август все больше понимал, что его догадки гораздо ближе к истине, чем можно было себе предположить. Он перегнул палку, незаслуженно возвеличив мальчишку Гая, а потом поспешно убрал его с глаз — так в доме, где есть больной ребенок, прячут его в самую дальнюю комнату, чтобы он не беспокоил гостей.
Поскольку Гай был консулом, то по закону он и обязан был возглавить войско в качестве главнокомандующего. Посылать кого-нибудь в помощь Гаю — это было немыслимо, Август ни за что бы не стал выставлять себя на такой позор, прося об этом сенат. Как сенаторы ни трепещут перед императором, но вопросы станут задавать неминуемо: как же так, цезарь, не хочешь ли ты сказать, что назначенный тобой консул недееспособен? И какой же после этого у Гая, как у будущего императора, будет авторитет?
Все чаще Август ловил себя f/a мысли: будь на месте Гая кто-нибудь другой — никаких проблем бы не возникло. И стоило однажды императору представить на этом месте Тиберия, как это начало превращаться в навязчивую идею. Уж Тиберий — то расправился бы с варварами одним махом! Августу с горечью приходилось признать, что, следуя велениям собственных симпатий и антипатий, он совершил непростительный государственный просчет и поставил под угрозу римское могущество на Востоке.
Но призвать сейчас на службу отечеству Тиберия — это был бы еще больший позор, чем оправдываться перед сенаторами за никчемность Гая. Великий Август обращается за помощью к частному лицу! К человеку, которого он сам объявил виновным в развращении своей дочери, к недавнему изгнаннику, которому возможность жить в Риме тише воды ниже травы была дарована как величайшая милость — и то лишь благодаря неустанным просьбам Ливии.
Сохранить достоинство Август мог лишь одним способом — собрать армию и лично повести ее на варваров. О, это выглядело бы даже изящно — отец решает вспомнить свое боевое прошлое и плечом к плечу с сыном… и так далее, и так далее. Это было бы просто великолепно, но, к сожалению, Август не мог так поступить. Ему уже было к семидесяти, а в таком возрасте и подумать страшно о таких прелестях походной жизни, как многодневные марш-броски по горам и густым лесам, ночевка в палатке, а то и на открытом воздухе, тухлая вода из фляжки и постоянно ощущаемая вокруг резкая вонь тысяч немытых солдатских тел или разлагающихся под жарким солнцем трупов лошадей и непогребенных врагов. Август давно привык, что за него успешно воюют другие. И привычке к удобствам мирной жизни в Риме он был обязан своим прославленным полководцам. А Тиберию — в первую очередь. Нет, Август стал слишком стар и изнежен, чтобы участвовать в войне.
Он стал тянуть время, не решаясь прийти к какому-нибудь решению. Гаю посылались многочисленные советы, пожелания успехов и ободрения. Несколько легионов, готовых к отправке морем, томились в ожидании недалеко от Остии. Проще всего было делать вид, что проблема царя Тиграна слишком мала, чтобы уделять ей столько внимания. Так, в напряженном ожидании катастрофических вестей из Армении прошел год.
Чтобы как-то обезопасить Гая и отвлечь войска Тиграна от римлян, Август придумал и воплотил в жизнь весьма ловкий ход: он тайно отправил послов к вождям варварских племен, окружавших Армению. На севере это были аланы, на юге — арабы. И те и другие не испытывали к соседям дружеских чувств. Влиятельным вождям и тех и других было объявлено, что Рим не станет вмешиваться в их дела, если они захотят немного пограбить благородную Армению, да и Парфянское царство могут пощипать заодно. Более того — император Август станет расценивать такое вторжение как значительную услугу великому Риму.
Их не пришлось долго уговаривать. Ведь варвар всегда готов к набегам и грабежам, что составляет суть его жизни, а уж если Рим предлагает поживиться в своей собственной провинции, то более сильного соблазна и не придумать. Орды кочевников с юга и множество небольших аланских конных отрядов вторглись в Малую Азию. Фраат был вынужден охранять свои границы. Тигран забыл на время о необходимости свержения римского господства и принялся сражаться с неожиданным противником. Гай мог передохнуть, оставаясь в роли наблюдателя.
Август тоже получал передышку. Но понимал, что она скоро закончится. И угроза Риму, вызванная его нерешительностью и отступлением от правила подавлять любой мало-мальски значительный мятеж железной рукой, в ближайшем будущем окажется куда более страшной, чем даже объединенные армии Тиграна и Фраата. Проведав о римской нерешительности, могли — и обязательно должны были — восстать другие провинции, давно живущие в мире и накопившие порядочно сил. Все чаще Августу доносили, что бунтарские настроения в Паннонии, Иллирике, Далмации, Германии — о, разумеется, в Германии понемногу овладевают умами тамошних правителей и их подчиненных. Многолетний опыт мог подсказать варварам идею объединения перед общим врагом — Римом, и тогда проблема Гая и отпадения Малой Азии покажется сущей мелочью. Война со всеми мятежными провинциями могла привести к полному поражению Великой Римской империи. И если это случится — то будет результатом недальновидной политики его, императора Августа! И не будет во всей империи человека, который не обвинил бы его в этом.
Тем временем от Гая стали приходить письма с просьбой об отставке. Наследник престола жаловался на частые недомогания, на общую усталость, писал, что не чувствует в себе способности к управлению государством. Казалось бы — предлог для отзыва консула-неудачника был весьма удобный. Но Август по-прежнему не мог решиться ни на что конкретное и не сообщал сенату о трудностях своего названого сына. Пока время терпело. К тому же Август продолжал надеяться, что Гай возьмет себя в руки и сознает важность задачи, на него возложенной. В своих ответах Гаю он требовал от наместника забыть о слабости и сражаться с Тиграном всюду, где это возможно. Впервые в жизни Гай получал от императора письма, не наполненные отцовской нежностью и незаслуженными комплиментами, а холодные и суровые — и это в тот момент, когда он по-настоящему нуждался в сочувствии и жалости.
Чтобы еще больше не рассердить отца, Гай принялся за активные действия. Прежде всего он попробовал найти себе союзников внутри Армении — из тех князьков, что были недовольны Тиграном и метили на его трон (таких в каждой провинции хватало с избытком). Увы, он не избежал ошибки в подборе союзника, потому что за свою короткую жизнь не успел приобрести опыта, требующего относиться с недоверием ко всякому, кто слишком усердствует в изъявлениях дружбы и преданности. С юных лет Гай был окружен толпой льстецов и не имел возможности на своей шкуре испытать, что такое предательство. И он с готовностью поверил одному из таких обиженных на Тиграна князей, когда тот предложил ему помощь в войне с соплеменниками.
Три когорты, находящиеся в подчинении Гая, и войско армянского князя (которого по прихоти судьбы звали Гайк) направились на поиски армии мятежного Тиграна. И нашли коварного противника неожиданно скоро, изготовившимся к битве. Когда битва началась, римлянам тут же стало ясно, что союзничество Гайка — не что иное, как способ заманить их в ловушку. Римские когорты оказались зажатыми между войсками Тиграна с одной стороны и армией союзников — с другой.
Спасло римлян от разгрома и последующего уничтожения лишь то, что традиционная дисциплина и военное искусство их были несравнимо выше, чем у варваров. Образовав неприступное каре, огражденное со всех сторон наглухо сомкнутыми щитами и выставленными копьями, римляне принялись планомерно отступать, и все атаки варваров, пытавшихся пробить их строй, разбивались о неприступную римскую твердыню. В спешке, правда, пришлось бросить обоз и пожертвовать двухтысячным конным полком вспомогательного войска, почти полностью полегшим в беспорядочной рубке, — но основные силы удалось благополучно отвести назад. Варвары не преследовали отступившее римское войско, потому что тут же занялись, как и подобает варварам, грабежом обоза, обдиранием доспехов с павших конников и ловлей разбежавшихся с поля битвы лошадей. Все три когорты были благополучно отведены в безопасное место — к укрепленным лагерям на побережье близ Антиохии.