Проигравший. Тиберий
Шрифт:
Тогда Тиберий, отшатнувшись от мертвеца, сел прямо на пол и схватился за голову.
— Этого не может быть. Не может быть, — забормотал он, глядя перед собой обессмыслившимися глазами.
Ливия шагнула к сыну, присела рядом с ним и несколько раз ударила его по лицу, приводя в чувство. Боли от ударов Тиберий не ощутил, но звук пощечин и всегдашний страх перед матерью заставили его посмотреть ей в лицо, моргая от изумления.
— Матушка… — только и смог выговорить он.
— Да, да, он умер, — злобно проговорила Ливия. — Пойми же это наконец. Его нет больше.
И вдруг, подобрев,
— А знаешь, — улыбнулась она, — я ведь тоже не сразу это поняла. Он ведь был такой… такой живой, еще совсем недавно… И вот — конец. Что ты чувствуешь сейчас, мой сын?
Тиберий еще раз окинул взглядом лежащее на постели тело.
— Что я чувствую, матушка? Я не знаю. Я тоже… Я ждал этого всю жизнь…
Ливия насмешливо глядела на сына. И Тиберий, до которого понемногу уже начинал доходить смысл происходящего, понял, что отношения его с матерью отныне будут совсем другими. Не то чтобы он избавился от опеки, но получил гораздо больше прав, чем раньше. Одно из этих прав — говорить все, что считаешь нужным сам, а не то, что нужно Ливии.
— Ты все-таки убила его, матушка, ведь так? — спросил он.
Ливия отвела глаза от лица сына. Ей тоже предстояло привыкать к их новым отношениям. Это не означало, разумеется, что она готова сложить оружие.
— Зачем же так грубо и откровенно спрашивать, мой милый? — отвечала она, поднявшись с пола и усаживаясь на кресле недалеко от изголовья постели. — Ты же видишь, как сильно мое горе — я потеряла мужа, с которым прожила в любви и согласии почти пятьдесят лет. Ты хочешь меня огорчить еще больше?
— Я просто спросил, матушка, — сказал Тиберий, пристально глядя на нее. — Хочется знать правду. Это будет полезно нам обоим, разве не так?
— Ну что же, — помолчав, сказала Ливия. — Ты хочешь знать, какими были последние дни этого великого человека, какими были его последние слова. Это похвально, мой сын. Что я могу сказать? Я боролась с его недугом, как могла, просто не щадила сил. Но Август не помогал мне. Он словно устал от жизни. Представляешь — питался одними фигами, прямо с дерева! Это так неосторожно было с его стороны!
Она грустно улыбнулась и покачала головой, словно мать, упрекающая сына за непослушание, но не желающая наказывать слишком строго.
— И мне кажется, — продолжала она, — что именно фигами с дерева он и отравился. По этому саду шлялись все, кто только хотел, пока я не распорядилась поставить везде надежную охрану из преданных мне людей.
Слово «преданных» Ливия особо выделила, бросив взгляд на сына, который ее внимательно слушал, словно мальчик страшную, но интересную сказку.
— Могли намазать чем-нибудь ягоды прямо на дереве! — с деланным возмущением воскликнула Ливия. — Есть такие люди, что всегда не прочь подшутить над больным. Я не говорю, что это был обязательно яд — о нет, я этого не утверждаю! Но это могло быть какое-то слабительное средство — кто-то надеялся, что с его помощью Август поправится, это могло быть, наоборот, возбуждающее или еще какое-нибудь лекарство. Август же Ничего не хотел принимать, как врачи ни советовали. Вот кто-то из них и придумал такой способ! Это только мое предположение, — сказала Ливия и вздохнула. — Но, увы, организм его уже был так слаб, что действие лекарства оказалось для него губительным.
Ливия поднесла ладонь к глазам и всхлипнула.
— О, я виновата, виновата, без сомнения! — с раскаянием произнесла она. — Я слишком поздно выставила стражу. Эти люди не позволили бы никому… Ведь они так преданы мне! Ты понимаешь, что я имею в виду под словом «преданы»?
— О боги, — пробормотал Тиберий, — Он ведь действительно умер. Мертв! Мертв! — воскликнул он сдавленным шепотом и несколько раз ударил кулаком о кулак. — Я понимаю тебя, матушка. И у меня в мыслях нет мстить тебе. Наоборот — я благодарен. Я еще плохо соображаю, но уже благодарен, видишь? Скажи мне, что нужно теперь делать?
— Мы будем скорбеть, мой дорогой, — улыбнулась Ливия, — Скорбеть вместе со всем римским народом. Кстати, народу будет гораздо легче переносить скорбь, когда он узнает, что у Августа есть достойный преемник, а у преемника — такая помощница, как я. Нескромно говорить об этом, но именно таковы были последние слова бедного Августа. «Как я рад, что мой народ попадет в руки Тиберия, словно орех в крепкие челюсти», — вот что сказал напоследок Август. И еще он добавил, что спокоен за тебя, потому что я буду рядом с тобой. У тебя есть надежные люди в Риме?
— Что? Ах да, понимаю, — Тиберий понемногу становился деловитым, и лицо его приобретало соответствующее выражение, — Надежные люди, матушка, появляются рядом с тем, кто сам надежен. Чья поддержка нам сейчас нужна?
— Я думаю, начать надо с обоих консулов, — сказала Ливия. — Секст Помпей был здесь, но я, кажется, обидела его. Пусть с ним и с Секстом Апулеем поговорит кто-нибудь.
— Лучше всего с ними поговорит префект Страбон, — решил Тиберий, — За ним — сила преторианцев, а они ведь преданы нам, да, матушка?
— Надеюсь, что это так, — сказала Ливия.
— Я сейчас же отправлю Сеяна к отцу. Значит, Сеян может ему передать последние слова императора?
— Конечно, может. Он просто должен их передать, ведь это — чистая правда. — Ливия тоже сделалась серьезной, — К счастью, я не одна была свидетельницей этих исторических слов, сказанных, когда он мог еще говорить. Здесь было еще несколько человек, и, я думаю, они не станут держать их в секрете. По крайней мере, все пообещали мне, что донесут последнюю волю Августа до каждого римского гражданина.
— Это хорошо. — Тиберий внимательно прислушивался к тому, что говорит Ливия. — А завещание?
— О, будь спокоен, дорогой, — сказала она, — Я знаю, чего ты опасаешься. Весталки отдадут нам тот самый экземпляр, который мы с Августом составляли вместе. Да, он тайком от меня составил новое завещание и добавил в него несколько весьма неприятных для нас обоих пунктов. Но об этом уже позаботилась моя Ургулания. Никаких новых пунктов уже нет.
— Так. Дальше?
— Устройство похорон. Запомни, дорогой, ты — убит горем, просто раздавлен. Настаивай на том, чтобы Августа объявили богом. Не надо скупиться на похвалы ему и на слезы тоже. Ты должен заплакать по меньшей мере дважды. В первый раз — когда будешь произносить речь. И еще раз — обязательно в сенате. Ты сумеешь?