Происшествие в Утиноозерске (сборник)
Шрифт:
— Но ведь очевидцы… — начал было Алексей.
— Оптический эффект! — перебил его Притальев.
— А фотография?
— Розыгрыш! Скажем, полузатопленное дерево!
Юрий Валентинович с хищным интересом смотрел на гостя, готовый парировать любой аргумент.
— Тогда зачем же вам его искать? — с обидой спросил Алексей.
— Чтобы найти! — мгновенно ответил Притальев, шаркнув ножкой. За темными стеклами его очков блеснул бесовский взгляд. — Если мы захлопнем дверь перед заблуждением, то как войдет Истина?! — Юрий Валентинович шевельнулся и с тонкой улыбкой добавил: — Ни в чем нельзя быть уверенным до конца… Как говорят французы, кто будет жить, тот увидит!
— Если не секрет, — сказал Бандуилов, — собираетесь
— Хотелось бы! — Притальев развел руками. — Картина сразу бы прояснилась. Но не забывайте, что при этом мы можем погубить всех обитателей Утиного озера.
Бандуилов хотел задать следующий вопрос, но в этот момент в дверь просунулся молодой человек с озабоченным лицом.
— Юрий Валентинович, — сказал молодой человек, — две точки получили. Можно строить кривую…
— Иду! — кивнул Притальев. — Без меня не начинайте!
Он протянул руку Алексею и сказал:
— Звоните! Заходите! Не стесняйтесь! Но читателя пока не будоражьте!
Юрий Валентинович энергично сжал пальцы Бандуилова и танцующей походкой понесся строить кривую по двум точкам.
ГУЖЕВОЙ ВАСИЛИЙ СТЕПАНОВИЧ
Утром следующего дня Алексей отправился в Институт, чтобы встретиться с завлабом Гужевым. В отличие от Притальева Василий Степанович Гужевой представлял собой совершенно другой тип ученого. В науку пришел довольно поздно, успев поработать в коммунальном хозяйстве, на заводе железобетонных изделий, в строительном тресте. Приобретя достаточный жизненный опыт, Василий Степанович круто повернул руль и перешел в новорожденный НИИ Прикладных Проблем.
Он занялся совершенно новым направлением, в основе которого лежала гипотеза о том, что растения чувствуют отношение к ним человека. Не обращая внимания на шуточки институтских остряков, Василий Степанович день за днем, месяц за месяцем ставил свои замечательные опыты. С одними растениями он разговаривал нежно и ласково, на другие — прикрикивал и хамил. Это привело к тому, что «обласканные» растения по всем статьям обогнали в развитии «обруганных» сородичей. Даже мексиканский кактус, на вид грубый и колючий, отзывался на приветливое слово, а когда Гужевой гладил его, кактус даже втягивал иглы, как кошка, прячущая когти, чтобы не поцарапать хозяина. Еще более удивительным оказался тот факт, что растения каким-то образом запоминали обидчика. Стоило появиться лаборанту Покусаеву, который, будучи в нетрезвом состоянии, оскорбил хризантему, как обиженный цветок начинал увядать буквально на глазах. Словом, полученные Гужевым результаты вызвали немало разговоров. Благополучно защитив кандидатскую диссертацию, он продолжил свои исследования.
По просьбе Бандуилова Василий Степанович написал для журнала статью «Доброе слово и крапиве приятно». В ней Гужевой требовал и призывал активно использовать ласку в сельском хозяйстве. Он доказывал, что нежное обращение с семенами в момент высевания позволит в несколько раз увеличить урожай зерновых.
«Мы с ними по-человечески — они к нам по-человечески!» — заканчивал свою статью Василий Степанович.
Плоды четырехлетних трудов были собраны в рукопись, объем которой превышал восемьсот страниц. В эту рукопись вошли, кроме всего прочего, и две тысячи слов и выражений, особо любимых растениями. Гужевой практически был готов к защите докторской диссертации, но в этот момент Полукаров уступил место Горячину, и начались перемены. Тут-то Василий Степанович и допустил ошибку.
Вместо того, чтобы переждать неясное время, заручиться поддержкой нового директора, он решил ускорить события и вылез со своей диссертацией. Он, вероятно, настолько был уверен в успехе, что действовал прямолинейно, не подобрав союзников, за что и поплатился. Собственно говоря, именно тогда и началась его вражда с Притальевым. Юрий Валентинович разгромил на институтском семинаре работу Гужевого, найдя в ней множество грубых ошибок и бездоказательных выводов. Василий Степанович отбивался по принципу «От такого же слышу!», напомнив Притальеву его рыбную эпопею, кое-что еще, но схватку все равно проиграл. Вопрос о защите был отложен на неопределенный срок. С тех пор не проходило и месяца без того, чтобы эти уважаемые завлабы не скрестили шпаги…
Кабинет Гужевого был закрыт, но его сотрудники подсказали Бандуилову, где можно найти их шефа. Василий Степанович выступал в конференц-зале на встрече с молодыми специалистами. Встречи такие проводились регулярно, на них ведущие ученые Института делились с молодежью своим опытом. Алексей отправился в конференц-зал. Он знал, что Гужевой питал слабость к публичным выступлениям. Следует заметить, что в этой тяге было нечто странное, поскольку выражался Василий Степанович крайне путано и умудрялся так строить предложения, что порой его невозможно было понять. Объяснялось это, по-видимому, тем, что мысли его двигались беспорядочно, то обгоняя друг друга, то отставая, то сталкиваясь, а иногда и вовсе исчезали, и случалось, хотя и редко, что он сам переставал понимать себя. Несмотря на это свойство, Гужевой выступать любил. Держался он уверенно, и хихиканье публики его не смущало. Многие его высказывания становились крылатыми выражениями и летали по Институту.
В зал Алексей проник через запасной выход, которым пользовались опоздавшие. В креслах сидело примерно полсотни молодых специалистов, тихо читающих журнальчики. На сцене возвышался Гужевой. У него были широкие плечи и мощная шея атлета: в молодости Василий Степанович успешно занимался классической борьбой и даже имел первый разряд. Голова его напоминала крупную, тщательно вымытую картофелину с коротким отростком, где положено быть носу. Гужевой стоял, словно боцман на палубе, и громко вещал:
— Воспитанию научного молодняка лично я уделяю большое внимание! Нет таких трудовых процессов, которые не смог бы совершить человек. И эту мысль я хочу вбить в сидящих тут. Как правило, вузовец поступает ко мне ни разу не просвещенный. Он ждет, что я накидаю ему ценностей и взглядов, но я говорю сразу: не надо садиться на очень большое! Начинать нужно с малого, а уже тогда, опираясь на крупицы мыслей, идите от простого к сложному. Семь пядей во лбу совсем не обязательно! Пусть будет хоть одна пядь, но работящая! У каждого есть слабые места. Их надо знать, чтобы они не сели тебе на голову. Вот вам первое задание: вам нужно перевоспитать себя! Надо так воспитать в себе совесть, чтобы потом ее бояться. — Василий Степанович обвел глазами аудиторию, как бы убеждаясь, до всех ли дошла его мысль, и продолжил: — Никогда не стесняйтесь выглядеть темными! Тебе, к примеру, что-то непонятно. Стучись ко мне — я объясню. Бывает, конечно, что я занят и до меня не доходит. Это бывает. Тогда дойди сам и растолкуй мне, а тогда я уже подскажу, что тебе делать. Ну и конечно же, нельзя распускать нюни при неудачах. Тебе дали задачу, ты ее завалил — значит, ты ее и вытаскивай. И последнее. Учитесь признавать свои ошибки. Ошибаются все. Я тоже. Но я никогда не стыжусь сказать об этом вслух. Допустим, я не прав. Я даю сотруднику поручение убедить меня окончательно. Пожалуйста, убеди меня, если я не прав, и я откажусь от своей гипотезы и начну эксплуатировать твою! Вопросы есть? — Молодые специалисты молчали. — У меня все!
Гужевой покинул трибуну. Встреча на этом закончилась, все потянулись к выходу.
Бандуилов догнал Василия Степановича в коридоре и, забежав несколько вперед, поздоровался, как старый знакомый. Гужевой секунду разглядывал его, потом расплылся в улыбке и сказал: «Кого я вижу!» Но по глазам его было видно, что Алексея он не узнал и теперь пытается вспомнить, с кем имеет дело. Они стояли в коридоре, приветливо глядя друг на друга.
— Ну, как ты там?.. — пустил пробный шар Василий Степанович.