Произведение в алом
Шрифт:
– Вы позволите, сударь?
– внезапно проник в мой слух чей-то тихий, необычайно мелодичный голос, прервав мои размышления.
– Мне бы хотелось представиться... Мое имя Ляпондер... Амадей Ляпондер...
Я резко обернулся.
Невысокий, худощавый, еще довольно молодой, со вкусом одетый господин вежливо склонил голову - как все подследственные, он был без шляпы.
На его по-актерски гладко выбритом лице выделялись большие миндалевидные глаза, излучающие странное бледно-зеленое сияние, - впрочем, было в них еще что-то загадочное, затаенное, не поддающееся определению... И этот взгляд -
Машинально пробормотав свое имя, я учтиво поклонился и уже хотел было отвернуться вновь, но... почему-то замер и долго еще не мог отвести глаз от этого господина, завороженный его улыбкой китайского болванчика - вздернутые вверх уголки тонко очерченных губ создавали иллюзию какой-то призрачно неуловимой усмешки, постоянно играющей на мертвенно-неподвижном лице моего меланхоличного визави.
Да, да, этот господин выглядел как изящная китайская статуэтка Будды, вырезанная из розового кварца, - та же прозрачная,
лишенная морщин кожа, тот же девичьи тонкий рисунок носа с нежными, подобно крыльям ночной бабочки, ноздрями...
«Амадей Ляпондер... Амадей Ляпондер»...
– растерянно бормотал я про себя.
И что он мог такого совершить?..
ЛУНА
Вас уже водили на допрос?
– спросил я, нарушив затянувшееся молчание.
– Не далее как несколько минут назад имел удовольствие беседовать с господином следователем, - любезно ответил Ляпондер и, видимо неверно истолковав тот хмурый и, прямо скажем, не очень гостеприимный вид, с которым я его встретил, поспешил меня успокоить: - Надо думать, я не долго буду стеснять вас своим присутствием...
«Бедняга, - сочувственно подумал я, - он и вообразить себе не может, на сколь непредсказуемо продолжительный срок может растянуться это его "не долго"».
Желая исподволь подготовить новоиспеченного подследственного к тому неприятному открытию, что представления о времени по ту и по сю сторону тюремных стен весьма значительно разнятся, я осторожно заметил:
– Тяжелы первые несколько дней, потом мало-помалу смиряешься с неизбежным и начинаешь привыкать к мертвому штилю здешней жизни...
Легкая тень, очевидно означающая вежливое внимание, скользнула по бесстрастному лицу моего немногословного собеседника. Вновь неловкое молчание повисло в камере.
– И долго продолжался ваш допрос, господин Ляпондер? Тот рассеянно усмехнулся:
– Да как будто бы нет... Меня просто спросили, признаю ли я себя виновным, и велели подписать какую-то бумагу.
– И вы ее подписали?
– невольно вырвалось у меня.
– Разумеется.
В его устах это прозвучало так легко и естественно, словно иначе и быть не могло.
– Но ведь это был протокол, в котором черным по белому значилось, что вы признаете свою вину?!
– Ну и что?
«Дело, похоже, не стоит и выеденного яйца, - решил я, не без удивления отметив про себя, с каким невероятным
равнодушием, будто
– Речь, скорее всего, идет о каком-нибудь пустячном проступке - вызове на дуэль или чем-нибудь еще в этом роде...»
– Извините за мои вопросы, которые могли показаться вам несколько странными, но я, к сожалению, так долго нахожусь в этих мрачных стенах, в полной изоляции от мира, что мне иногда кажется, прошла уже целая жизнь и... и...
Как ни старался я сдержаться, тяжкий вздох все же вырвался из моей груди, и вновь лицо моего собеседника сочувственно затуманилось. В спохватившись, что обременяю совершенно незнакомого человека своими проблемами, я натянуто улыбнулся и, пытаясь обратить все в шутку, бодро зачастил:
– В общем, от всей души желаю, господин Ляпондер, чтобы незавидная участь обреченного на забвение узника миновала вас. Впрочем, судя по всему, вы и без моих пожеланий в самом скором времени окажетесь «на воле», как имеют обыкновение выражаться завсегдатаи сего богоугодного заведения.
– Смотря что иметь под этим в виду, - невозмутимо заметил тот, но что-то меня насторожило в его словах: уж очень двусмысленной была эта небрежно брошенная реплика, какой-то второй, скрытый смысл чувствовался в ней.
– Похоже, вы так не думаете?
– все еще улыбаясь, осведомился я.
Ляпондер покачал головой.
– В таком случае как прикажете вас понимать? Какое тяжкое преступление лежит на вашей совести? Простите, господин Ляпондер, мой вопрос продиктован отнюдь не праздным любопытством, но самым искренним участием в вашей судьбе.
Помедлив мгновение, этот человек с улыбкой Будды с каким-то противоестественным спокойствием обронил:
– Садизм, - и холодно добавил: - Умышленное убийство, совершенное с целью удовлетворения извращенных половых наклонностей... Так, если мне не изменяет память, гласит официально выдвинутое против меня обвинение...
Я так и сел, сраженный наповал, от ужаса и отвращения не в силах издать ни звука.
Ляпондер, конечно же, это заметил и, деликатно отведя жутковато мерцающие глаза в сторону, прошелся по камере, однако ничто, ни один мускул не дрогнул на его нежном, матово-бледном лице с застывшей улыбкой погруженного в созерцание божества - казалось, он ни в коей мере не чувствовал себя задетым столь резко изменившимся отношением к своей особе.
Более ни слова не было меж нами сказано - молча разошлись мы по разным углам, стараясь не смотреть друг на друга...
Сумерки еще только начали сгущаться, а я уже лег на нары, мой сосед немедленно последовал моему примеру - разделся, аккуратно повесил свою одежду на гвоздь и, простершись на тощем тюфяке, тут же, судя по его размеренному, глубокому дыханию, погрузился в сон.
Я же до самого утра так и не смог сомкнуть глаз.
Уже одна только мысль, что рядом, в самой непосредственной близости от моего убогого ложа, находится - и дышит со мной одним воздухом!
– монстр, руки которого по локоть в крови, казалась мне невыносимой и наполняла чувством такого ужаса и омерзения, что все впечатления минувшего дня, даже потрясение от письма Харузека, отступили перед ней и, забившись в самый дальний угол сознания, смешались в один безнадежно запутанный клубок.