Произведение в алом
Шрифт:
– Вы это наверное знаете?
– Мой голос невольно дрогнул. Как ни велика была моя радость за Ангелину, обретшую наконец
свое счастье, а сердце все равно болезненно сжалось у меня в груди: ночей из-за нее не спал - и вот, пожалуйста, забыт и брошен...
Быть может, она в самом деле решила, что я убийца?
Горечь удушливым комком подступила к горлу.
Бродяга с какой-то особой, свойственной всем отверженным чуткостью, странным образом мгновенно пробуждающейся в их огрубевших душах, лишь только дело коснется такой деликатной материи, как любовь, казалось, угадал, что творилось у меня на сердце, так как сразу смущенно отвел глаза и промолчал,
– Возможно, вам также известно, как обстоят дела у дочери господина Гиллеля, фрейлейн Мириам? Вы знаете ее?
– выдавил я из себя, превозмогая ноющую боль.
– Мириам? Мириам?
– Венцель наморщил лоб, пытаясь вспомнить.
– Мириам? Уж не та ли это смазливая шалава, что по ночам обивает пороги у «Лойзичека»?
Я, как ни скверно мне было, улыбнулся:
– Нет, определенно не та.
– Тогда без понятия, - сухо обронил бродяга.
Мы немного помолчали.
«Ничего, - подумал я, - возможно, в письме Харузека есть какие-нибудь сведения и о ней».
– Ну а про этого старого барыгу Вассертрума вам еще никто не стукнул?
– внезапно спросил Венцель.
– Так вот, его скаредную душу прибрал наконец дьявол...
Я вздрогнул и уже не сводил с Венцеля глаз, жадно ловя каждое его слово.
– Да, да, дьявол... Прямо сюда всадил свое жало, - бродяга ткнул пальцем себе в горло.
– А все одно, скажу я вам, плохо сработано, не в ту руку вложил Сатана свое жало: сразу видать, ка кой-то зеленый фраер мочил штрика[112]– уж больно много крови по стенам расплескал. В лавку-то в его кто первый просклизнул? Натурально, Венцель-на-все-руки, кто ж еще! Легавые еще только дверь приладились ломать, а я уж тут как тут. В подвале тьма хоть глаз коли, и жид этот - сидит в каком-то старом кресле, грудь в крови, а шнифты как стеклянные... Кровищи кругом - море разливанное. Ну вы меня знаете - ломом подпоясанный[113], а только и у меня при виде той бойни башка кругом пошла... Чую, сам не свой, ноги не держат, внутри муторно - ну, я к стене прислонился и говорю это себе: Венцель, да что с тобой, какая муха тебя уку сила, эка невидаль - дохлый жид... Ну и кавардак этот... в лавке все вверх дном - понятное дело: кто-то грабанул старого скеса, а после засадил ему напильник аккурат в самый кадык, да так, что острие прошло наскрозь и торчало со стороны затылка...
«Напильник! Напильник!
– Я оцепенел от ужаса, пронзившего меня с головы до пят.
– Напильник! Так значит, это страшное жало, заряженное моей черной волей, все же настигло человека с заячьей губой, исполнив свою зловещую миссию!»
– Потом-то я смекнул, чьих это рук дело, - понизив голос, продолжал бродяга.
– Щербатый Лойза, больше некому - кто еще позарится на такой марцифаль...[114] Шонька[115] сопливый, а туда
же - на мокрое пошел! И сгорел бы, когда б не Венцель-на-все-руки - я сразу, как только огляделся в подвале, заприметил на полу перо[116] этого шкета и мигом спроворил его к себе в ширман[117], чтоб легавые, когда шмонать будут лавку, не надыбали его. Да и как этот молокосос в подвал просочился, я знаю... Ход там подземный есть...
– Он вдруг резко прервать свою речь, настороженно прислушался и, бросившись на нары, задал такого храпака, что его, наверное, и во дворе было слышно.
И тут же загремели засовы на дверях, вошел надзиратель и, окинув меня подозрительным взглядом,
Я же, спрятав на груди заветный листок, извлеченный из башмака бродяги, безучастно взирал на отчаянные попытки «цирика» разбудить Венцеля-на-все-руки; наконец, после многочисленных тычков в ребра, тот продрал свои очеса, зевая уселся на нарах и, нехотя повинуясь взбешенному конвоиру, неверными шагами еще не проснувшегося человека вышел вон...
Сгорая от нетерпения, я дрожащими руками развернул письмо Харузека и впился глазами в нервно скачущие строки.
«12 мая.
Мой дорогой, безвинно пострадавший друг и покровитель!
Неделю за неделей ждал я, что Вас наконец освободят - но видно, напрасно, какие только шаги ни предпринимались мной, чтобы собрать доказательства Вашей полной непричастности к инкриминируемому Вам делу, - никаких документов, способных убедить следствие в Вашей невиновности, мне обнаружить не удалось.
Я неоднократно обращался к следователю с просьбой ускорить производство по Вашему делу, но всякий раз получал один и тот же шаблонный ответ: он бы рад, но, увы, ничего нельзя поделать - подобного рода вопросы находятся в ведении государственной прокуратуры, и никто не вправе оспаривать решения сей высокой инстанции.
В общем, обычные чиновничьи отговорки!
Но не все потеряно, мой друг, час тому назад мне удалось выяснить кое-что такое, что вселяет в меня уверенность в дальнейшем успехе: я узнал, что Яромир продал Вассертруму золотые карманные часы, которые он нашел сразу после ареста своего брата Лойзы в его постели.
В «Лойзичеке», куда, как Вам, наверное, известно, частенько захаживают агенты сыскной полиции, прошел слух, будто бы часы Цотманна - факт смерти сего бесследно пропавшего господина все еще не установлен, ибо тело его так до сих пор и не обнаружено, - нашли при обыске в Вашей квартире, они-то и являются главным corpus delicti[118] против Вас.
Я тут же отыскал Яромира, вручил ему 1000 гульденов...»
Слезы радости, затуманившие мой взор, вынудили меня временно прервать чтение: только Ангелина могла передать Харузеку столь крупную сумму - ни у Звака, ни у Прокопа, ни у Фрисландера таких денег отродясь не водилось. Выходит, она меня все же не забыла!.. Смахнув слезы, я вновь склонился над письмом.
«...вручил ему 1000 гульденов и пообещал еще 2000, если он немедленно пойдет со мной в полицейский участок и признается, что нашел эти часы среди вещей своего брата и продал их старьевщику Вассертруму.
Все это должно произойти, когда мое письмо, спрятанное в башмак Венцеля, будет уже на пути к Вам. Понимаю, время не терпит, ибо ни для кого не секрет, сколь тяжел для человека каждый час, проведенный в неволе.
Но можете быть уверены, дорогой друг: Яромир даст показания. И не далее как сегодня. Ручаюсь Вам в этом.
У меня нет никаких сомнений в том, что это Лойза убил Цотманна и снял с него часы.
Даже если предъявленные Яромиру в полицейском участке часы, паче чаяния, окажутся совсем другими, совершенно ему незнакомыми, - не беспокойтесь, я втолковал парию, как действовать!! в этом случае: глухонемой все равно
опознает их и засвидетельствует под присягой, что это те самые часы, которые он нашел в вещах брата.
Итак, наберитесь терпения и не отчаивайтесь! Может статься, день, когда Вы выйдете на свободу, уже не за горами.