Производственный роман
Шрифт:
Но как он после этого нравоучительно описал того, прожорливого парнишку, каким был во время оно, первого парня на деревне, каким он во время оно себепредставлялся, которому принадлежит весь мир, то было воистину человеческим откровением! «Сколько я жрал! Только сидел и ел». А 33-й трамвай, по мосту Сталина! Дул холодный ветер. «А постреленок шмыг на открытую площадку, руки в карманы, воротник поднял, зубами стучит!» Все это господин Арманд говорил к тому, чтобы на разминкенадевать шапку. «Такой менингит заработаете, век не забудете». Поскольку шапка — смастеренная из старых гетр: с одним зашитым концом — в списке народной популярности занимала одно из последних мест. («Лидер списка? Что может быть лидером списка?» )Большинство из них к безответственности склоняло хихиканье девчонок-продавщиц из универсама. Мастер, в какой-то степени в связи с этим, заявляет, и у нас нет причин сомневаться, что колпакего
Тренер и линия нападения вошли в ворота, что на стороне Восточного вокз. «Знаете, друг мой, любое поле сравниваешь с главным стадионом. И у каждого из них есть свои ориентиры; с однозначностью можно сказать, какие ворота смотрят на улицу Вершень, а какие — на Геологический институт… Хотя есть несколько, мало, но есть, которые стоят наискосок.(Таков стадион «Гамма». — 5.)… Хотя случалось и так, что по ходу матча ориентиры смещались. В такие моменты виден лишь очень небольшой отрезок поля. Ко всему привычного Правого Связующего это не смущает, однако он оказывается в некотором, гм, отчуждении, как если бы попал на незнакомое поле, и, в каком-то смысле, остался один. По сути дела, не смущает; только осложняет процесс запоминания».Солнечный весенний день мог обнять неудовлетворенного человека. Между зубов у него застряло семечко. «Положение недопустимое, друг мой, из тех, что вызывают досаду изо дня в день», — сказал он и с понятной грубостью отломил веточку от какого-то цветущего дерева, чтобы ею выковырять то, что нужно.
Уже внутри, в раздевалке, Лучший Запасной хвастливо показал на стены: «Я их побелил». Мастер почти с упреком взглянул на обогреватели, на которых белели тысячи маленьких капелек. Лучший Запасной весело пожал плечами. «А побелка, Петике, а побелка?» — «Слушай, — сказал знаменитый 8-й номер серьезно, — это не просто. Такую покраску. Ведь ясно, — и тут он с видом специалиста посмотрел вокруг, — unser Adolf [33] сделал бы это лучше. У него есть фора, факт, — кивает он, — это его профессия. С другой стороны, — поучительно поднял он палец, и на этот (!) его указательный палец кто-то, грубо пошутив, накинул чьи-то трусы, о-па! — но он сделал эффектный ход, накрутил трусы на палец («Вязаные крючкомтрусы, друг мой! Этим следует заняться»), затем хитро, одним рывком, вытащил палец из резинки, эть, а потом в ход пошла уже одна центростремительная сила! — с другой же стороны, за твоим конкурентом числятся другие долги. Сложно об этом судить».
33
Наш Адольф (нем.).
(Для моего консервативного вкуса это слишком. А о вкусе мастера вообще можно было бы романы писать, да, романы… Он поднял свои большие и проницательные глаза так, как, я думаю, Эстерхази столетиями поднимают глаза на мальчика-конюха, швейцара или Гайдна, если те делают что-то такое, чего не стоило бы делать.) «Знаешь, приятель, не по нутру мне эти гуманитарные напряжения мозгов, нет». В раздевалке наступила тишина, кто-то растерянно хихикал. Сам мастер тоже смутился. Но затем стало ясно, к чему шло дело, для чего ему с подобной фривольностью понадобилось вносить болезненную историческую нотку. «Зачем ее красить? Она скоро развалится», Ну, и в соответствии с собственными благими намерениями внес смущение в их ряды. Слишком уж много мелких и так называемых внешних деталей определяв ло их положение и ситуацию. «Знаете, друг мой, все труднее без ухищрений думать только о том, что и здесь не знаешь, где найдешь, где потеряешь. И здесь. Не знаешь. Где найдешь, где потеряешь. Важно».
Ребята уже потихоньку выходили, только он, как. обычно, «ковырялся». «Где, блин, бинт для щиколотки?» Но тут душа вновь спровоцировала важный эпизод. Я, так сказать, спросил у него, читал ли он то, что сказал господин Джойс? Господин Джойс сказал, что на триста лет обеспечивает критиков работой… H ведь что до этого, так и мастер тоже обеспечивает. Потому что хотя бы эти ссылки, вставки, разъяснения к ним и вся эта катавасия как жанр… «Обеспечивает. На два дня. Блин! Нашел!» Он так радовался найденному бинту, как если бы у него в мешке их было не пять штук, среди которых можно было выбирать. Но онлюбит этот старый, потому что он держит,но не жмет.Большим пальцем провел по талии; привычный жест, когда резинку как бы растягиваешь. Оттянул спереди и заглянул в образовавшийся тоннель, потому что образовался именно он, и сказал туда: «Конечно, два дня тоже срок». Ого-го, еще какой. Два дня — это два дня. Вот какие признания приходится записывать, ни много ни мало, гром и молния. Пока я пишу, он, какая честь, склоняется ко мне; продолговатый писательский профиль отбрасывает тень, волосы щекочут мне шею. Sapient! sat. [34] «Начинающим и теоретикам-профессионалам надо больше». Как он говорит,
34
Мудрому достаточно (лат.).
Однако прочь отсюда, на волю, к свежему небу и здоровью. Он изволил подкидывать мяч, направляясь между тем в сторону поля. Господин Арманд нахмурившись ждал. Некоторые делали передачу, находились те, кто-то исподтишка норовил ударить по воротам, но тут рвущееся наружу веселье сдерживал запрет господина Арманда. («Удары по воротам всегда вызывают веселье». — «Видите, друг мой, какими пошлостями я вознаграждаю образованные крути, сторонящиеся настоящего катарсиса». Затем, чуть подкрутив, мяч: «Хи-хи-хи, — по-мефистофельски рассмеялся и потер ручки сердечком, — хи-хи-хи, здорово я врезал».)
Мастер слонялся именно вокруг господина Арманда. Неужели втирался в доверие? Нет, в этом не было никакой необходимости при данной расстановке сил! Просто он очень полюбил этого угловатого человека. У господина Арманда было четверо детей. Это тоже как-то связывало мастера с ним, по причине достигнутого мастером положения, — но только с точки зрения детей. «Забетонирую сегодня клозет». «Вскопаю сегодня огород». «Сломаю сегодня сарайчик». «Сегодня». Подобные сообщения так и порхали перед каждой тренировкой, как яркие бабочки, которые можно принять за навозных мух. «Или наоборот. Спокойнее, друг мой». Об этом речь заходила скорее по пятницам, чем по средам, потому что по средам еще слишком свежи были шрамы от ран, нанесенных воскресным поражением или победой и т. д. Они стояли в этом магическом зеленом квадрате.
«Иду сегодня делать замки». Мастер остановил почти самостоятельно двигающийся мяч, быстро его сбалансировал, но тот — как труп — постыдно соскочил с носка его бутсы. («Мне легко, — сказал однажды еще до этого господин Арманд, потому что у него несоскакивал, — мне легко: мяч липнет».) «Не липнет» — пробормотал мастер и вопросительно посмотрел на кузнеца тактики и стратегии: «Замки для сумок», — «Какие замки для каких сумок?» — задал логичный вопрос великий человек. «Хороший был вопрос. Самый бессмысленный. И для этого нужно понятие иметь, роднуля». А потом еще мудро прибавил: «Намного легче признать заблуждение, чем обнаружить истину». — «Такие замки для ридикюлей». — «Страшные, наверное?» — «Нет. Очень даже покупают. Я тоже купил жене, точнее, мне дал Мартинко, потому что я на него работаю. На Мартинко; его заведение там, рядом с булочной, где раньше была конюшня старика Фаркаша». — «Такие булочки, друг мой, можно найти еще только в одномместе. Перед лечебницей, на улице Пала Харрера, перед тубдиспансером. Или за, если со стороныгорода… Надо было ходить на какую-то реакцию манту.Из-за булочек это было почтивеликим счастьем… Я долго пытал расспросами отца, образованного человека, потому что не понимал, как может быть: если реакция отрицательная,то это хорошо».
«И хорошо платит?» Это был вопрос в яблочко: хорошо ли платит. «Хорошо. Там я четыре вечера. Иногда пять. Это уже хорошая надбавка. Только устаю очень». Мастер сделал неопределенное движение. «Знаете, друг мой, эдакое было движение насчет разумногоиспользованиясвободноговремени». Они немного далеко зашли. Это окончательно выяснилось, когда господин Арманд, в свою очередь, вежливо спросил: «А ты сколько зарабатываешь?» Он оторопел от такого жеста, ибо считал их разговор более абстрактным, для того чтобы господин Арманд мог воспользоваться такой ответной тактикой. Стояли они со своей большой симпатией у флажка аута — так как с уверенностью могу сказать, что господин Арманд тоже благоволил мастеру: наверное, нравились его открытый, прямой характер, искренняя заинтересованность, техничная правая; однако преклонялся перед его славой — беседа становилась все более чопорной. Они напряглись. Хотя он, может быть, и мог «сбежать» к воротам забивать мячи. Но нет: недаром печется о дисциплине господин Арманд. И мастер тоже не был исключением.
«Знаете, друг мой, дружба может возникнуть лишь на практике, на практике может стать закаленнее. Симпатия, даже любовь совершенно не способствуют дружбе. Истинная, деятельная, плодотворная дружба заключается в том, чтобы всю жизнь идти нога в ногу, взаимно одобрять цели друг друга и так непоколебимо продолжать свой путь, как бы ни разнились наш образ жизни и мышления». А затем он продолжил прекрасным поэтическим сравнением: «Знаете, друг мой, у меня нет дружеского круга.Я своих друзей вижу наполовину осевшими километровыми столбами вдоль берега канавы… Меня слушают вообще-то?!» Он кивнул. «Значит, слушают. Вы, mon ami, пишете как женщины. Как говорит Гейне, если женщина пишет, то на бумагу смотрит лишь одним глазом, другим она наблюдает за мужчиной; исключая графиню Хан-Хан, которая одноглаза».