Проклят тобою
Шрифт:
Просыпаюсь, однако, с подушкой под щекой, надёжно укрытая одеялом. Вон, даже концы подоткнуты, чтобы, если буду ворочаться, не раскрылась. Это заставляет глупо улыбаться.
Сажусь, потягиваюсь, неприлично зеваю и …
— Ой!
Она смотрит на меня широко открытыми глазами.
Хоть она и девушка, но наличие рядом чужого человека смущает меня. Краснею, натягиваю одеяло до ушей.
Томирис тоже краснеет.
Отворачивается, кидает мне платье.
— Ваш муж направил меня к вам. Велел помочь одеться.
Помощь
И с волосами моими творит что-то совершенно фантастическое.
Томирис смугла, у неё пухлые яркие губы и раскосые глаза. Будь мы на земле, в моё мире, я бы предположила, что в её жилах есть толика африканской крови.
Оттого, что она прислуживает, мне неловко. Будто я — заносчивая белая госпожа, эксплуатирующая несчастную мулатку.
У Томирис проворные пальцы. Она ловко вплетает цветы в мою косу.
Закончив, отходит и любуется, склонив голову к плечу.
— До чего вы хорошенькая! И светленькая такая! Завидую даже…
— Что ты, — нервно тереблю подол платья, всегда смущаюсь, если меня хвалят девушки, нечто особенное есть в таких комплиментах, — я обычная.
Она вздыхает.
— Будь я хоть на чуть-чуть белее, чем сейчас, — она тянет кожу на руке, будто хочет снять, — меня бы не отдали за мралга.
Говорит и вздрагивает, глаза полны неподдельного страха.
— Кто такие мралги?
Она оживает, но всё ещё ёжится.
— Чёрные всадники на чёрных лошадях…
И я вспоминаю того монстра, что побил горшки, и меня продирает морозом вдоль позвоночника.
Брр…
Неужели такому чудовищу кто-то в здравой памяти мог отдать свою кровинку?
Впрочем, здесь принцессу держали в одинокой башне в лесу, заперев её там лишь за то, что малышка была некрасивой, так что я ничему не удивлюсь.
Варварские обычаи!
Но Томирис встряхивает шевелюрой, натягивает улыбку, бодро хватает меня под руку и ведёт на улицу.
А там уже гуляние — по полной программе.
За длинным столом с нехитрыми яствами пируют мужчины и женщины в ярких средневековых одеждах. То тут, то там всплёскивает смех, раздаются задорные голоса и стук бокалов.
Моё внимание привлекает мужчина, сидящий с краю, вполоборота.
Заходящее солнце золотит его волосы, а в глазах цвета самой синей лазури играют лукавые искорки.
Я никогда не встречала таких красивых людей в реальной жизни. Но здесь сказка, а значит, он вполне себе сказочный принц. Хотя, скорее, король. Исполненный гордости и достоинства.
Он поднимается, возвышаясь надо мной на полторы головы, берёт руку и галантно целует.
А после — оборачивается к Ландару и весело басит:
— Где тебе, прохвост ты этакий, удалось найти такой редкий и прекрасный цветок?
Но Ландар не отвечает, он играет
Я невольно сжимаюсь в комок, оказавшись между двух огней.
Праздник обещает быть весёлым!
Томирис юркает куда-то в сторону. А новый знакомец расшаркивается передо мною, как мушкетёр из старого фильма, и говорит, немного мурчаще и томно:
— К вашим услугам, мадам, Нильс, герцог Эльденский.
Он протягивает мне руку, я церемонно, будто мы при дворе, вкладываю в неё свою, представляюсь, сделав лёгкий книксен, и позволяю подвести меня к столу. Получается так, что оказываюсь аккурат посередине: слева — герцог, справа — Ландар. Кожей ощущаю, что как муж дымится чёрным. Сижу ни жива ни мертва. Боюсь вздохнуть.
Мне подкладывают на тарелку куски мяса, наполняют кубок вином. Но я не прикасаюсь ни к еде, ни к питью.
Я не верю в любовь с первого взгляда. Вернее, не верила, пока не увидела Нильса. Потому что до него я не видела… таких, совершенных во всём — в каждом движении, слове, жесте, улыбке. Я бы смотрела и смотрела на него, подперев голову кулаком. На деле не смею поднять и взгляда.
Но Нильс умудряется незаметно наклонится к моему уху и прошептать:
— Вам здесь не место! Вы должны есть на золоте и спать на шелках! С Ландаром вы зачахните. Я видел, что тяжёлая доля делает с красивыми женщинами. И вам этого не желаю.
Вздыхаю с досадой. Жизнь, видимо, решила за что-то проучить меня, и отдала не галантному герцогу, а мрачному нищему гончару, которому нравится надо мной издеваться. (Хотя та ситуация с дрелью несколько сгладилась потом горошиной и поцелуем, но, как говорится, осадочек остался).
Ландар ничего не говорит, только играет желваками и пьёт кубок за кубком. От этого мне становится ещё страшнее. Меня всегда пугали пьяные, а остаться с таким один на один — не самая радужная перспектива.
От Ландара будто расползаются тьма и уныние, они губят давешнее веселье, точно чёрная ржа.
И вдруг мужичонка в поношенном сюртуке алого бархата вскакивает… и как рубанёт рукой воздух. Лишь позже поняла — это был некий магодирижерский пасс. И сразу же раздаётся весёлая танцевальная музыка. Будь я на родине, сказала бы — что-то ирландское. Я отлично танцую ирландские танцы. Невольно сижу, притопываю. Настроение ползёт вверх.
Дирижёр резко склоняет голову и прижимает руку к груди, принимая аплодисменты восторженной публики.
Люди встают со своих мест, направляются на небольшую круглую полянку, где собираются как следует стоптать свои башмаки в задорной пляске.
И тут Ландар соизволяет прокомментировать происходящее. Он кривит губы и с презрением выплёвывает:
— Какая вульгарщина!
Нильс только фыркает в ответ на его слова, подмигивает мне и говорит (а я наслаждаюсь звучанием его бархатистого баритона):