Проклятая реликвия
Шрифт:
— Ты его с самого начала подозревал, правда? — спросил Саймон.
— В его рассказе много несообразностей, — согласился Болдуин. — Он сказал, что увидел тело, и его вырвало, а рвота на земле была холодной.
— Ты что, трогал ее? — поморщился Саймон.
— Когда расследуешь убийство, нет места брезгливости, — нравоучительно заметил Болдуин.
— Возможно. Но зачем было убивать его там? Почему не за городскими стенами, сразу же?
Болдуин отпил эля и поморщился.
— Может, к смерти привела ссора. А если так, лучше убить его
— А зачем потрошить своего компаньона? — недоумевал Саймон. — По-моему, здесь нечто большее, чем простая ссора. Такие люди, как они, убивают, не задумываясь. А чтобы вот так обезобразить труп… Нет, здесь нечто большее, чем ссора из-за денег.
— Может, они и напали на бедного парня в больнице, — предположил Болдуин. — Вот интересно, оправится ли он, чтобы сказать нам, кто на него напал?
— Буду молиться, чтоб оправился, — мрачно произнес Саймон. — Мне не нравится думать, что убийца остался на свободе — особенно после того, что он сотворил с телом Уилла Чарда.
Болдуин кивнул, но тут обратил внимание на лицо Джонатана. Клирик читал небольшой пергамент с выражением ужаса.
— Что там такое, приятель?
— Господи Иисусе! Кажется, теперь я знаю, почему они дрались из-за шкатулки!
Энни была в своей комнате. Она плакала до тех пор, пока не задремала от изнеможения, и тут в окно негромко постучали. Она торопливо вытерла глаза, встала и подошла к окну. Вся семья спала, и приходилось очень осторожно перешагивать через спящих. Энни добралась до двери и откинула одеяло.
— В чем дело? — прошипела она. — Поздно уже. Разбудишь всех.
Роб смотрел на нее обезумевшими глазами на побелевшем лице.
— Нам нужно уходить. Ты выйдешь за меня замуж? Нужно уносить отсюда ноги, продавать шкатулку и начинать новую жизнь.
— Я никуда не пойду, Роб.
— Здесь оставаться опасно! Сначала Эндрю, потом Уилл, а теперь Адам заявил, что хочет, чтобы я остался с ним — он убьет меня, если я это сделаю!
Энии на несколько шагов отошла от хижины, чтобы их голоса не потревожили семью.
— Зачем ему это?
— Скорее всего, он и убил обоих, тебе не кажется? Адам всегда завидовал Уиллу и Эндрю. Он, небось, это сделал, чтобы убрать их с дороги.
— Довольно глупо, тебе не кажется? Сделать такое, чтобы командовать в два раза меньшей шайкой?
— Ты его не понимаешь, Энни.
— Нет. И не хочу понимать. Роб, я тебя не люблю и не могу выйти за тебя. Я люблю другого.
Это вертелось у него на кончике языка. Роб облизал пересохшие губы. Нет, он не может ее обвинять. Он всегда знал, что она просто терпит его, но совсем другое дело — понимать, что она с легкостью откажется от него ради другого. Никогда, разве что в тех красных, свирепых ночных сновидениях, не думал он, что Энни избавится от него ради другого мужчины.
— Прости меня, Роберт, — сказала она и хотела прикоснуться к его щеке.
Он дернул подбородком.
— Не смей!
— Я не хотела делать тебе больно.
— Но он умер! Как можно любить того, кто умер?
И тогда Энни улыбнулась очаровательной, совершенно изменившей ее улыбкой, которая согрела его сердце, хотя ее отказ заморозил его.
— Нет. Он жив и в больнице. Твой брат жив!
— Что вы имеете в виду? — спросил Болдуин, выхватывая у клирика пергамент.
— Вы сможете его прочитать? — спросил Джонатан. — Тут написано: «Сие есть частица Истинного Креста, залитая кровью Господа нашего Иисуса Христа, хранившаяся в Храме Гроба Господня в Иерусалиме». Подписано: Джеффри Мэппстоун, рыцарь.
Саймон опрокинул в рот остатки выпивки и негромко рыгнул.
— И какое же это имеет отношение ко всему остальному?
— Я нашел это на полу в той таверне. А вот и еще один, — пояснил Джонатан, разворачивая второй пергамент.
Саймон нахмурился.
— А почему вы решили, что эта писанина имеет какое-то отношение к шкатулке?
— Они повздорили, — произнес Болдуин. — Об этом мы уже слышали. Трое не умеющих читать мужчин — зачем им хранить записи? Нам повезло, что они не швырнули их в очаг, а просто кинули на пол, не понимая их ценности.
— Да какая ценность может быть в куске пергамента? — фыркнул Саймон.
— Если они подтверждают происхождение чудесной реликвии, они бесценны, — сказал Болдуин, но тут Джонатан, бледный и встревоженный, поднял руку.
— Послушайте-ка это! — И он начал читать запись на полоске пергамента, проводя пальцем по старинным, выцветшим буквам. — «Я, Гийом де Божё, нашел эту реликвию. Она оплачена невинной кровью, и на ней лежит сильное проклятье. Каждый, кто прикоснется к этому кусочку Истинного Креста, умрет сразу же, как только передаст реликвию другому».
Болдуин побелел. Он схватил пергамент и прочел его сам, потом сел на место, и ему показалось, что где-то в отдалении снова послышался ужасный грохот барабанов, раздались крики и вопли, загремели летящие из пращи камни, от стен с металлическим лязгом стали отскакивать стрелы… перед его внутренним взором снова возник дерзкий воин де Божё с поднятым мечом — и снова он сокрушен. Болдуин увидел все это, и ему стало плохо.
— Болдуин? — позвал его Саймон. Он встал и подошел к рыцарю. — Джонатан, принесите вина. Крепкого красного вина.
Как только клирик отошел, Болдуин пробормотал:
— Я видел, как он погиб.
— Кто?
— Гийом де Божё. Человек, перед которым мы просто преклонялись в Акре. Храбрый и дерзкий, но коварный, он возглавлял тамплиеров во время обороны города.
— Да он был суеверным, — сказал Саймон.
Болдуин нахмурился.
— Я бы этого не сказал. Не больше, чем епископ. Он погиб перед тем, как пала Акра, и его казначей, Тибод Годин, забрал все реликвии и спас их. Когда Орден Храма распустили, все реликвии оттуда забрали. Не понимаю, как одна из них уцелела?