Проклятая весна
Шрифт:
Коллин подвела Карпика к витрине с игрушками и достала из кошелька список покупок.
– Постой здесь, хорошо?
Карпик кивнул, не сводя глаз с ряда крошечных игрушечных машинок – каждая стоимостью в шестьдесят девять центов, и даже чуть не уткнулся носом в полки. Он мог выбрать только одну.
– Изучай глазами, а не руками, – напомнила ему Коллин.
Она положила в корзинку кварту перекиси, мазь от бородавок – для Карпика, крем для ног – для Рича, коробку дрожжевых кренделей, витамин Е. За это лето у Рича уже дважды начинался страшный зуд – чешуйчатое пятно на ребрах, которое затем расползалось по груди и рукам, словно ужасающие засосы, и держалось
– Коллин?
Она подняла взгляд. Напротив стоял мужчина: из-за уха у него торчал карандаш, волосы – длинные и темные, вид – уверенный в себе, спина – прямая. Он был на полдюйма ниже, чем Коллин.
– Дэниел?
Она тут же пожалела, что произнесла это имя вслух – словно одно его звучание было способно вернуть к жизни смутное прошлое. Дэниел взял ее холодные ладони в свои и сжал. В палец впилось обручальное кольцо.
– Все еще мерзнешь, – отметил он и шутливо потянулся за блокнотом, лежащим в кармане рубашки, как будто хотел записать это наблюдение в блокнот. Он улыбнулся, демонстрируя щель между передними зубами – такую широкую, что в нее можно было вставить монетку. Коллин ощутила странное желание прижать к его зубам подушечку большого пальца, как она делала когда-то очень давно.
– Что ты здесь делаешь? – спросила она вместо этого.
– Да так, туда-сюда. – Глаза Дэниела сверкнули. – В основном вожусь с рыбой.
– Рыбачишь или потрошишь?
С губ Дэниела слетел смешок – как будто он и впрямь мог возить туристов на рыбалку или работать на консервном заводе, как все нормальные люди. – Пожалуй, и то, и другое. Обычно просто ловлю и отпускаю. Зависит от того, какое исследование я провожу. – Когда они виделись в последний раз, Дэниел учился на втором курсе в Гумбольдтском политехническом. Единственный из всех ее однокашников, кто поступил в настоящий университет. – Рад тебя видеть. – Он потер ладонью затылок, словно пытаясь припомнить, сколько лет утекло со времени их прошлой встречи.
Шестнадцать.
– А что ты исследуешь? – Коллин сглотнула горькую слюну. Для Дэниела учеба всегда была на первом месте.
– Качество воды, содержание ила.
Она все еще живо помнила, как упрямо Дэниел отказывался опускаться на чужой уровень. В школе, полной Биллов и Чаков, его никогда не звали ни Дэном, ни Дэнни – всегда только Дэниел.
– Даже рыбные фермы не помогают – кижуч уже почти не нерестится, – сказал он. – Да и чавычи с каждым годом все меньше. – Дэниел опустил взгляд. – Я же вижу, что это значит для моего дяди. Он рыбачит с девяти лет – все, что у него есть, ему подарила река. Да не только ему, всему нашему сообществу. Людей от этого уже просто тошнит, – тихо признался он. – Это ведь не просто еда. Не просто заработок. Это вся наша жизнь, это то, кем мы всегда были, кем были наши предки сотни лет назад, понимаешь? – Голос у него зазвенел от напряжения. – Без лосося нет и племени юрок. А вода… – Он покачал головой.
– Что не так с водой? – Коллин наклонилась поближе, чтобы расслышать его голос, и ощутила запах ментола.
– Ну, для начала, ее слишком мало, – произнес Дэниел таким тоном, словно это было очевидно. – Все эти плотины и гидроузлы, которые понастроили вверх по реке: когда сбрасывают отработанную воду, лосось чуть ли не варится в реке заживо. И с отводом воды большие проблемы. Ты не поверишь, какой вред нанесла вырубка леса. Ручьи забиты илом, тени нет, вода такая
Он все говорил и говорил, рассеянно шаря взглядом по полкам – словно пытался найти на них некий предмет, который поможет проиллюстрировать его слова. Коллин с трудом сохраняла внимание, пытаясь поспеть за резкими поворотами его мыслей. Кожу начало покалывать, как от электричества – так близко они стояли с Дэниелом.
– Посмотрим, как рыба пойдет на нерест осенью. Но я сразу скажу: я бы из этих ручьев больше не пил, – закончил он. – Времена нашего детства давно прошли. Но люди редко беспокоятся о том, чего не видят, верно?
Коллин кивнула: слушала она только вполуха, постоянно отвлекаясь.
– Все еще живешь в Кламате? – спросил он.
Коллин почудился в этом неприятный подтекст: а как же наши мечты выбраться из этого захолустья?
– На севере города, – ответила она. – У Проклятого ручья.
– Серьезно? – Его глаза расширились. А может, ей просто показалось.
– Арката… – выдавила она. – Это все было не для меня.
Как будто эти пять месяцев – ее крохотный рабочий стол в офисе по продажам недвижимости, булькающий диспенсер для воды, арендованная комната с тесной двуспальной кроватью, пружины которой скрипели так громко, что они с Дэниелом переместились на пол, чтобы хозяйка их не услышала, – были просто неподошедшей обувью, которую Коллин примерила и отложила в сторону.
– Я никогда не была умной.
В школе мальчишки часто задирали Дэниела: «Если ты такой умный, чего не научишь своего дядю красть рыбу и не попадаться?» вжимали его в стену, разбивали ему нос, если он пытался сопротивляться. И все же в девяти случаев из десяти это Дэниела директор порол так сильно, что он потом не мог сидеть. Коллин как-то подслушала, как учитель объясняет: они должны бить детей из племени юрок, вроде Дэниела, сильнее, чем всех прочих, потому что кожа у них крепче и чувствуют боль они слабее.
Повисло неловкое молчание. Дэниел принялся мычать мелодию – три короткие ноты, явно свидетельствующие: он задумался о чем-то, чего Коллин было никогда не постичь.
– А ты? – спросила она, возвращая его на землю.
– Я работал в Канаде, в Британской Колумбии. Исследовал лососевых. Недавно получил финансирование, чтобы съездить сюда на год. – Он наморщил лоб – видимо, на деле история была несколько сложнее. – Учитывая дядю и все остальное… Я решил, что сейчас было бы неплохо вернуться домой, понимаешь?
Коллин вгляделась в его глаза, пытаясь отыскать в них старую, затаенную злобу. «Я сюда никогда не вернусь». Но нет, ее больше не было. Дядю Дэниела десятки раз арестовывали за ловлю рыбы при помощи жаберной сети – тогда это еще было запрещено. Но племя юрок добилось, чтобы Верховный суд рассмотрел их дело, – и выиграли. Коллин даже видела в газетах фотографию дяди Дэниела, когда несколько лет назад суд принял окончательное решение: племя юрок рыбачило в этой реке с самого начала времен, и они имели право делать это так, как привыкли, в пределах реки в сорока пяти милях от океана, плюс по миле в ручьях с каждой стороны – на территории всей резервации, что бы там ни считали власти штата. Каждое второе воскресенье, на пиршестве от «Сандерсона», Коллин обязательно напоминал об этом очередной взбешенный рыбак, севший рядом: как, дескать, их руки связаны законом штата Калифорния, а юроки вылавливают себе из реки лососей размером с собаку. Рич, кажется, считал решение суда справедливым, но в городе далеко не все были согласны с этим мнением. То и дело Коллин натыкалась взглядом на наклейки, гласившие: «Спаси рыбу – закатай в банку индейца».