Проклятая война
Шрифт:
— Ой! — падая на него, взвизгнула я от неожиданности. — Напугал!
— Ты сбежала от меня и заслуживаешь наказание.
— Я приготовила ужин, здесь чудная кухня, посуда. Для любой женщины это сказка.
— Попозже… Люлюсик, мне решительно всё равно из чего есть, лишь бы это были твои ручки, и давай попозже, а сейчас…
— Но Хелена…
— Она поймёт и непременно примет сторону любимого брата.
Штурмуя последние точки сопротивления, он с каждым метром приближался к заветному рубежу. Гадалки в мире кончились. Теперь уже никто не сомневался, что фашисты обречены. По мере продвижения фронт наступления сужался. И всё-таки двигались медленнее, чем хотелось бы. Немецкое командование ни перед чем не останавливалось, чтобы задержать продвижение наступающих лавиной войск. Позади передовых частей развёртывались заградительные отряды, которые расстреливали солдат и офицеров, самовольно оставивших свои позиции. Они дрались с остервенением, до сумасшествия. Но ход судьбы не переломить и это были выброшенные под ноги истории ненужные жертвы. Жаль было терять людей. Ведь от мастерства командного состава всех рангов зависит, какая сторона истребит больше врага, сохранит свои силы. Но на это такое важное нет времени, приходится ориентироваться на ходу. На пути встал Штольп. Панфилов просит сутки на его взятие. Рутковский сомневается, всё-таки крупный промышленный центр. Важный узел железнодорожных и шоссейных дорог и мощный пункт обороны противника. Но Панфилов обходит скрыто город и атакует его с тыла. И не смотря на густой туман, которым заволокло всё вокруг, 9 марта город был взят. Сдав город пехоте, он повёл корпус на восток, рассеивая по дороге спешащие на помощь Штольпу войска. Быстроходные танки с десантниками на броне захватили мосты через Лупов — Флиес и удерживали до подхода главных сил корпуса. Тормозило то, что соединения,
Вышел на улицу. Сеял холодный дождь. Ветер грохотал где-то сорванным листом железа. Впереди сильнейшая крепость Данциг- Гданьск и Гдыне. Где сухопутная оборона подкреплялась огнём с моря, а в бухте стояли крейсера и миноносцы. Естественно, взялись утюжить нас. Землю взметнуло выше крыш. Столетние деревья — в дрова. Визг снарядов. Свист осколков. Подняли тяжёлый пушечный дивизион. С третьего раза подбили. Дым вырывался чёрный, валил клубами. Наступление не остановить. Решили с ходу штурмовать укрепления, не давая противнику опомнившись организовать оборону. Для борьбы с кораблями создали группу дальнобойной артиллерии. Гитлеровцы остервенело обороняли Гдыню. Они окружили город мощнейшими укреплениями, противотанковыми рвами, опоясали рядами траншей, с проволочными и минными заграждениями. А в самом городе каждый дом стал дотом. Все окна были заложены песком или замурованы, превратившись в бойницы. Самым укреплённым был привокзальный. Улицы, перегороженные бетонными завалами, мешали ходу танков. Гитлеровцев загнали в парк, оттуда они и отстреливались. Им помогали палившие по берегу корабли. Наши сапёры к концу дня растащили завалы и по улицам пошли танки. На готическую крышу вокзала тем временем взбирается старшина, срывает с флагштока знамя с паучьей свастикой и прикрепляет красное полотнище. Группировка была расчленена на три части и по отдельности уничтожена. 70 тысяч пленных насчитывала группировка, я с ужасом подумал сколько шума могла эта армия наделать, если б не сидела под Данцигом. Рутковский раньше предполагал, что не больше 26. В кротчайший срок проведённая операция позволила освободить войска 2-ого Белорусского для участия в Берлинской операции.
Он вылетел в Ставку. По решению Ставки его фронту следовало в кротчайший срок перебросить войска на запад. На рубеж с которого будем наступать. Время катастрофически не хватало, получалось, что он должен был с ходу идти в бой. На железных дорогах не хватало подвижного состава. Поэтому решили перевозить только то, что на гусеничном ходу. Всё остальное пошло своим ходом. Преодолеть форсированным маршем предстояло более 300 километров. Когда он вернулся из Москвы, войска были уже на марше. Они шли по разбитым дорогам, загромождённым металломом, в который наши солдаты превратили вражескую технику, часто приходилось останавливаться, чтоб растащить завалы. Частям предстояло одним броском преодолеть широкий залив и Одер тоже. Перед ним стояла задача: овладеть германской столицей и выйти к Эльбе. Выполнение этой задачи возлагалось на три фронта.
И вот он у последней черты. Обзор был отличный. Наблюдательный пункт устроили в невысоком ельнике, подступившем к самой воде. Надо форсировать две крупные реки Ост- Одер и Вест-Одер, а между ними заболоченная пойма. Здесь немцы лелеют надежду остановить нас. Ясно: противник будет отчаянно сопротивляться. За Одером он создал целую сеть укреплённых оборонительных линий, опорных пунктов, заминировал берега, по всем дорогам устроил засады. Рутковский смотрел в бинокль на противоположную сторону… Напрасно надеются, война ими проиграна окончательно. Войска переправятся и возьмут Берлин.
Тишина. Это последний тихий вечер. В сером небе еле-еле мерцают тусклые звёзды. Изредка вдалеке вспыхивали искры трассирующих пуль. Ночью в небо поднимутся тысячи начиненных бомбами машин, а утром заговорит артиллерия. Солдаты изготовились для боя. Даже в коротком сне им сегодня не забыться. Лениво плескались о берег волны. Под прикрытием дымовой завесы спустили на воду плоты, лодки, заработали паромы и пошла переправа. Одиночные бойцы переправлялись на брёвнах, на бочках. "Юлия, милая, помоги мне, это последний бросок и мы поедем отдыхать с тобой. Мы столько с тобой пропустили". Он знает — команда для изготовившихся войск прозвучит неожиданно, хотя все её ожидали. Так и есть! Вперёд! Ночь содрогнулась от гула моторов. Берег ожил, загремел, скрестились огненные пульсирующие трассы. Красные строчки пуль поплыли в небо. Вражеские пулемёты ударили по смельчакам. Он видит первые подразделения, под жалящим огнём, уцепились за обрывистый берег, окопались. Дьявол забери, по переправе ударили танки. Вокруг парома закипела, забурлила вода. Не сводя глаз с наводящейся понтонной переправы, старается удержать в поле зрения всё поле боя. Теперь уже вздыбленные холодные волны с шумом ударялись о берег. Поёживаясь, люди работают в ледяной воде. Он мысленно торопит: "Скорее миленькие, скорее, чем больше людей и технике переправим туда, тем лучше". Под непомерной тяжестью оседал и покачивался патонная переправа. Раненные держались, а вместо убитых тут же вставали другие. Переправа должна работать. С ходу шли в бой. "Давайте, ребята. Поднатужьтесь. Пожалуйста, ребятки…"- просил мысленно он солдат вынесших на своих плечах и стоптанных сапогах страну к победе. Жестокие бои развернулись за дамбы. Враг отчаянно сопротивлялся. Гул рвущихся снарядов и мин эхом отдаётся в лесах. Но никто не оглядывается назад, цепи идут вперёд или вгрызшись зубами, удерживают захваченное. Над рекой стоял чад. Если есть ад, то он непременно такой. Сбив первый заслон, передовой отряд ворвался в укрепления. Завязывались рукопашные схватки, шли в ход гранаты, стонал раскалённый металл, а люди двигались вперёд. Нигде в мире не найти такого выносливого и героического солдата. Расчёты катили орудия на руках в боевых порядках пехоты, расстреливая прямой наводкой огневые точки противника. Первые успехи были скромными, но это только начало. Тяжёлая техника могла быть переброшена через пойму, только по дамбам, а за них-то с остервенением и дрались немцы. Нужно было немедленно заняться этим. Противник обрушился на нас всей массой живой силы и огня. Они шли плотными боевыми порядками и колоннами. Разума в этом уже не было. Их гнало отчаяние. Наши войска стреляли в упор и лёжа. Противник же пёр во весь рост и стрелял на ходу. Вся полоса была усеяна трупами гитлеровцев. 25 апреля он завершил прорыв и углубился на 20 километровую зону. Оттягивал на себя крупные силы, давая возможность Жукову завязать бои в Берлине. Против него бросали всё новые и новые силы с громкими названиями. Солнце уже выкатилось из-за дальнего леса. От переправы далеко по сторонам разносится рёв моторов и звенящий лязг гусениц. Но на переправе скопилось большое количество войск. Это не осталось незамеченным для противника. В небе появилась его авиация. Эскадрильи вражеских самолётов непрерывно висели над рекой. Только Рутковского упорством не напугаешь, он пёр вперёд. 4 мая его войска вышли на разграничительную линию с союзниками. Здесь было всё. Но много хлопот доставил ему датский остров Рюген, превращённый в морскую базу. Три дня прошло, как пал Берлин, а этот рюгенский начальник всё ещё хороводился. Пришлось организовывать десантную операцию. Две стрелковые дивизии были погружены на корабли. Знамя Победы уже над рейхстагом, а у Рутковского оставался ещё под охраной миноносца линкор "Шлезиен". За его спиной пряталось с десятка два немецких судов. "Чёрт, для всех война кончилась, а для меня ещё нет". — Ругался он, решая как это чудо взять. А взять их можно только самолётами-торпедоносцами. Пришлось просить военных моряков о помощи. С двух атак уничтожили. Уставший от этой чудовищной гонки и бессонных ночей, он прислонился к шершавому стволу старой сосны. Он смотрел на серебристо-зеркальную гладь бухты всю в солнечной чешуе и думал: "Хотелось хоть чуточку побыть одному, собраться с мыслями поговорить с тобой, мой ангел. Наконец-то всё. Вот и закончилась война. Юлия, родная, теперь я точно только твой. Кончилась моя бессонная изнурительная работа. Теперь я буду во время ложиться, вставать и приходить на обед. Как вкусна еда с твоих ручек, а сон сладок в твоих объятиях. Мы непременно поедем с тобой в отпуск к морю, и я буду греться в твоих маленьких ручках, сколько захочу".
Он объезжает войска. Огромное пространство занимают они. От Балтики и до Берлина стоят войска 2-ого Белорусского. Война кончилась, но не скоро остынут от боя сердца, рука так и тянется при виде тёмно-зелёных мундиров к оружию. Вот и всё, конец войне. Победа! С Гитлером он, кажется, разобрался. Теперь свободен от основного вопроса и должен разобраться со своею жизнью. Разрубить узел запутанных и не понятных ему самому отношений. Это так. Да война навязала многих петель в человеческих судьбах. Распутывать их во время войны мало кто решался. Всем казалось, что с победой всё вязание распутается само собой. Вот и он ждал окончания. Но под взмывающие в небо салюты понял,
— Ты что-то перепутал. У меня одна дочь, это Адуся.
Несмотря на ясность, ситуация мучила, не отпускала и загоняла в тупик. Он объезжал войска, а она тащилась за ним хвостом. Он понимал: надо разрубать этот морской узел. Но как? Может, всё же уступить просьбам Юлии и забрать девочку. Действительно будет Аде сестра. Хотя какая она ей сестра, скорее потянет на ребёнка. Адке будет с ней не интересно. Просто Люлю хочет побыть ещё мамой, уже настроилась и даже натаскала целый пакет детской одежды. Показывала ему, а у самой глазки горят, щёчки зарумянились… Тут же представил, что это ребёнок их с Люлю, а он упираясь с дуру лишает её материнства и радости. Конечно, надо забрать девочку. И, наверное, умненькая его жёнушка хочет избавить его и семью от возможных эксцессов и неприятностей на этот счёт. И Рутковскому не след идти против неё. Но что толку разрывать голову думами. Решать всё равно придётся на месте. Эта пигалица может ради принципа не отдать ребёнка. По существующему между ними договору, мальчик его, а девочку получает она. Он так и писал ей: "…поздравляю тебя с рождением дочери!" Ему не приходило в голову, что не все узлы можно разрубить, а иные намотаются ещё хуже.
Перед тем, как войти в госпиталь, постоял, покурил, понимал, что разговора избежать невозможно, вероятно к этому она готовилась давно и каждый ход продумала наперёд. Будет плакать, умолять… Выкурил ещё одну, потом взял приготовленные водителем гостинцы и пошёл. Попавшаяся на глаза нянечка с вытаращенными от удивления глазами, показала, где искать комнату Галины. Да он и сам уже слышал, по доносившемуся из глубины коридора детскому плачу, куда идти. Толкнув дверь, зашёл. Комната была пуста. В кроватке посинел от крика, в мокрых, спустившихся штанишках ребёнок. Голосочек был не жалобный и просящий, как у Ады, а деревянный охрипший от беспрерывного плача. Поставив коробку, взял орущую малышку на руки. Да, это была девочка. В голубых пелёнках, распашонках и ползунках. Ждали мальчика, для него и готовили. А тут перекошенное несчастное личико. К тому же разбитое. Что она с ней сделала? Это как надо было смотреть, чтоб такое случилось? Покачал, пытаясь успокоить, но визг и плач только усилились. Он уже не знал, что делать, мотаясь по комнате туда сюда с разрывающимся от плача младенцем. Вспомнилась малюсенькая Адуся, с каким трепетом и нежностью прижимал то чудо к себе, а к этому ребёнку — ничего. Пожалуй к раздражению приплюсовывалась ещё жалость. Убеждал себя: "В ней же моя кровь. Вроде и похожа немного… Вон глазки голубые". Но тогда почему он ничего не испытывает к ней? Постоял, посмотрел, может, ёкнет… Нет, молчит сердце. Но, наверное, права Люлю, надо забирать кроху. Не нужна она тут. Влетела Галка, видимо та же санитарка сбегала, привела, он сунул ей в руки ребёнка:- "Успокой. Родила, смотреть за дитём надо. В кусок мяса превратила. Для чего рожала?" Раздражение, копившееся в нём вдруг, вырвалось на свободу. Он первый раз за всю войну вышел из себя. Голоса на людей не повышал. А тут сорвался. Орал. Вспомнил, как Люлю квохтала над Адусей и, посмотрев на этого надрывающегося в крике и одиночестве, изувеченного ребёнка, которого таскают все кому ни лень, разошёлся. Решившись, велел немедленно собирать его. Услышав его твёрдое:- "Я забираю ребёнка, потому что девочка мне нужна". "Есть люди, которые нужны тебе больше, чем она, я", — выпалила гневно она. "Да, есть- моя жена и дочь!" — твёрдо и понятно сказал он. Оторопела. Минута растерянности и она вцепилась в девочку, не оторвёшь. Его ясность и прямота похоронили её надежду. Потеряв контроль, подняла страшный крик. "Дочь должна жить с матерью! — цедила сквозь зубы Галина, дерзко уставившись на него. Она задыхалась от злости. — Ты не можешь меня сейчас оставить". Он обернулся от окна, в котором искал вчерашний день и посмотрел в её широко открытые глаза. "Почему это?" "Как- почему?" — удивлённо переспросила она, но тем не менее замолчала, потому что сказать ей было нечего. Нет, кто бы знал, как она хотела вылепить ему сейчас: "Потому что я твоя жена". Но язык не повернулся. Она была "матрасом", "подстилкой", ППЖ, но не женой. Женой была Юлия Петровна, а дочерью Ада, её ребёнку он даже свою фамилию не предложил.
Он угрюмо молчал. Больше всего он боялся, что она начнёт плакать. Но она не стала. Колебания терзали её, а слёзы любят определённость. Понял одно, время упущено и здесь сейчас он ничего не добьётся. Большой скандал ему не нужен. Рассудил здраво: на нет и суда нет. Она хватала за рукава, напоминала ему о недавней страсти и романтической влюблённости. Он поморщился- она не Люлю, та никогда не будет довольствоваться половинкой. В этом их характеры похожи. Это война выжала из неё уступку, сохранив боль внутри неё. Эта ж готова на всё, цепляться будет… Люлю права- "матрас". Глядя мимо неё отвечал:- "У страсти и влюблённости короткий век. Любовь- это дар Божий. Ей ни годы, ни невзгоды не страшны, всё переживёт. В семье важна надёжность, уважение, дружба- это очень сильный любовный клей. Тебе девочка не понять". Стараясь справиться с раздражением, приказал собираться и не чудя здесь дуть ей в Москву к родителям. Она бурно начала возражать, прося оставить её при себе. Пыталась при этом всучить ему ребёнка и прильнуть сама. Всё это было ужасно по сути, но ей, видимо, всё это было необходимо. Поэтому он молчал, ничего не отвечал, но продолжал продвигаться к выходу. Рутковского почти трясло: "Кошмар. Она пытается меня пригвоздить и этот гвоздь я всучил ей в руки сам!" Рисовался пытаясь не уронить марку и не замараться… Безумно хотелось курить. Стараясь успокоиться, он вытащил папиросу, помял её но, сообразив, что курить при ребёнке не следует, смял и засунул в карман. Тут же подумал, что похоже этой крохе уже благодаря упорству мамочки досталось по самую макушку. Его спина почти упиралась в дверь. Ещё рывок и он свободен. Теперь уж он точно знал: жизнь предоставляя людям свободу выбора, тем не менее неизбежно ведёт их навстречу судьбе. Его судьбой была армия, Ада и Люлю. Пробуя перехватить инициативу, "воробушек" пыталась рассказать о родах, о том, что Казаков прислал адъютанта с букетом из срезанной герани, сказал, мол, от Рутковского. Пожаловалась, что занята и нет времени заниматься ребёнком, как счастлива его видеть и, как они с дочкой соскучились об нём. Он плохо слушал, соображая, куда его эта безумная связь притянула. Сегодня, уже в мирный день, это виделось всё совершенно в ином цвете. Когда женщина попыталась приложиться к его груди, он точно понял, что ему пора. Ему показалось, что она плохо понимала происходящее. Спросил: не надо ли чего и чем помочь? И получив в ответ щебет: "Приходить папочке почаще". Оставил деньги и выскользнул за дверь. "Ну уж нет, такого уговору не было". Невдалеке стояла всё та же санитарка, подумал: "Наверняка подслушивала, а я так орал. Зато всё!" Облегчённо вздохнув, и сунув в рот папиросу, не в силах дотерпеть до выхода, закурил. Прошёлся до машины. С удовольствием затянулся. Не став докуривать, выкинул окурок, и сев в машину приказал: — Домой! "Здесь тоже всё, как и с войной". В нём была уверенность, что он освободился навсегда от какого бы то ни было влияния её на свою дальнейшую жизнь.
Рутковский катил по запруженным дорогам. На них бурлила жизнь. Они говорили всеми языками мира. Его сердце замирало от этого разноплемённого людского моря с чувством благодарности встречающее их. На многих были отрёпья, полосатые робы, они еле волочили ноги, поддерживая друг друга на ногах, а в глазах и на губах — счастье. В его душе росло чувство гордости. Это его воины дали им счастье и жизнь, узникам фашистских лагерей, людям, которых ожидала смерть или участь бесправных рабов. Люди встречали его машину с песнями и благодарственными плакатами. Этого не забыть никогда. От отпустившего напряжения, свалившихся с плеч проблем, вот этого бурлящего потока чужого счастья он расслабился, на глаза навернулись слёзы… Он простил себе их.