Проклятая война
Шрифт:
Я знаю, меня за это помордуют. Но не перестану считать, что место командующего там, откуда ему удобнее управлять войском. Где он должен быть в интересах дела и боя. Я по-прежнему со своим штабом держусь ближе к фронту. Немецкие лётчики озверев гоняются за нашими штабными машинами ни жалея, ни пуль, ни бомб. Но мне пока везёт. Торопились, гнали по ночной Вязьме и впоролись в немецкий танк. Отличная мишень. Дуло нацелено прямо нам в лоб. Теперь всё зависело лишь от того, кто первый из нас сделает движение. Хорошо водитель в последнюю минуту рванул машину в ближайший переулок. Мы ушли. Везение высший пилотаж. Это платочек Люлю охраняет. Её любовь, облачив меня в панцирь везения, бережёт. Сегодня придётся ехать в Москву, вызывают. Зайду, узнаю насчёт семьи и сделаю ещё один запрос. Поиски всё-таки принесли успехи. Уже знаю, что поезд, на который они сели, добрался до Москвы и его развернули на Казахстан. Но на этом следы опять теряются. Мне сказали, что их бомбили. Много погибших. Есть раненые и отставшие. От этой информации тревоги прибавилось. Но я отбрасываю её и надеюсь на лучшее. Твёрдо для себя решаю: "Никакой
Был в Москве. Город был тих и грозен. За двадцать дней первый раз поспал раздетым, в постели. Принял холодную ванну — горячей воды не было. Ну вот, мои милые, пока всё. Надеюсь, что связь установим. До свидания, целую вас бесконечное количество раз, ваш и безумно любящий вас Костя. 27 июля 41 года". Вот опять подошёл к концу лист бумаги, но опять не хочется кончать. Я опять в никуда отправил письмо. Тоска словно гвоздь сидит в сердце. Сегодня ночь провёл на простынях, от которых я уже отвык, только бы спать, а я среди ночи проснулся как в угаре. Так ясно ощутил на груди её пальчики, потянулся к тебе и… схватил подушку. "Люлю, отзовись, я сойду с ума".
Разбудил шум. Ранним утром в коридоре тренькали вёдрами, чавкали выжимаемые тряпки и женщина рассказывала, как сын с одноклассниками дежурили на крыше высотного дома, а на их уровне на расстоянии от них пять метров пролетели немецкие самолёты. Видят они: из кабины немец, в упор смотрит, ещё и глазом подмигнул. Немного пролетели и стали набирать высоту, а потом свалились в пике и давай бросать бомбы…
Вспомнил, что в гостинице. Ведро дзинь… тряпка чав — чав по полу. Я понял- уборщицы.
А собеседница женщины о своих мальчишках принялась рассказывать, мол те как раз бегали смотреть что разбомбили- госпиталь гарнизонный и парапет на Яузе повалили.
Я сжимал и разжимал кулаки. Страдания бойцов в окопах, это одно. Мирного населения- совершенно другое. Злость за бессилие подкатывало к горлу. Вскочив стал собираться.
За окнами автомобиля затаилась в сумерках военная Москва. Всегда был равнодушен к ней, а тут любил её безумно сильно. Прильнув к стеклу, с жадностью всматривался, стараясь рассмотреть сквозь не освещённую темень тротуары с редкими прохожими. Дома, как воины приготовились к борьбе, смотрят насторожённо. Резко бросаются в глаза бумажные полосы, крест-накрест, наклеенные на стёкла, они напоминают мне бинты. Всё изменилось в городе. На улицах появились мешки с песком. Везде указатели бомбоубежищ. Люди почему-то стали похожи друг на друга. Может суровость взгляда или невзрачная одежда их делала такими. Теперь они были нам роднее родных. Мы называли их любя "наши москвичи"… Осознавать то, что Москва и москвичи за нашей спиной — страшно ответственно и волнительно. Мы непременно должны выстоять. Через несколько часов, буду опять в самом пекле. Здесь совершенно другая жизнь. Доведётся ли ещё увидеть старушку столицу. Город остаётся позади. А к машине привязался "мессер". Вражеских лётчиков привлекает легковая машина. Они гоняются за ними больше чем за грузовыми. Неужели придётся перейти на полуторку. Самолёт пикирует на меня. Смотрю, оторвалась бомба. — Стоп! — кричу водителю. Машина замерла как вкопанная. — Все на землю! Ложись! Нос в земле, ни запаха травы, ни запаха земли он не чует. Она забыла это. Пахнет порохом и гарью. Бомба сброшенная на опережение взрывается впереди. — В машину! Вперёд! Водитель газует. Машина сопровождения копирует нас им ещё труднее. Надеемся, что отстал. Вздыхаем с облегчением. Пробуем шутить. Но не тут-то было. Самолёт разворачивается. Вновь пикирует. Я повторяю весь манёвр вновь… "Вот привязался сволочь!" Немецкий асс взбешён идёт на новый круг… Усмехаюсь. "Ладно поиграем!" Это напоминает игру в рулетку.
Вчера приехал корреспондент из "Красной звезды" подсунул мне статью подписать, якобы от меня. Мне пришлось корректно объяснить товарищам, что если нужна газете моя статья, то я сам её и напишу. Через три дня я им это и сделал. "Так что Юленька, у тебя есть шанс прочитать её. Находись уж, мой ангел, скорее".
За окном бушевал август. Но всё впечатление о лете портила война. Меня командируют в Смоленск принимать 16 армию. Врагу Смоленск представлялся дорогой к Москве. Раскусил орешек и всё. А мы им зубы-то сломаем. Драка предстоит поистине не на жизнь, а на смерть. Собирался, точно на парад. Начистился, отутюжился, постригся. Посмотрел на себя в зеркало — орёл. Безукоризненная выправка, сидевшая как влитая амуниция, развёрнутые плечи, аккуратно стриженый затылок, выбрит до синевы. Я приложил к ещё влажным щекам полотенце и удовлетворённо улыбнулся. Пора кончать в войсках с развалом. Мы армия, а значит должна быть дисциплина. У военных господствует железный закон: делай, как я. В нем всё продумано и нет мелочей. Он начинается с начищенных пуговиц. Прибыл в деревеньку с лирическим названием Васильки, окружённую березняком. Когда поют птицы и цветут цветы, война, словно пойманная на чём-то постыдном девица, примолкает. Яркое солнце, щедрый на зелень и поэзию березняк. Мне даже показалось, что всё игра, нет никакой войны и всё это лишь учения… Сейчас прозвучит сигнал отбоя. Мы свернёмся и я вернусь к Люлю с Адой. Кто бы знал, как ноет душа. Обнимаю
Осматриваться и входить в курс дела времени нет. Обстановка торопит. Забрал с собой с прежнего места службы своих помощников. Нравилось, что они умели отстаивать своё мнение. Мне приходилось кое- что переосмысливать и уступать. Не видел в том ничего зазорного. Так со мной отправились начальник штаба полковник Малинин и приглянувшийся мне своей смелостью и нестандартным мышлением генерал В. И. Казаков. Он ещё на прежнем месте произвёл на меня хорошее впечатление. В тонком искусстве руководства им людьми мало соперников. Его всегда живые глаза становятся пронзительными когда касается дела. Он оптимист не признающий трудностей. Для него не существует слов: не возможно, трудно, нельзя… "Ты же знаешь, Юлия я не могу быть один и трудно привыкаю к новым людям, хотя и схожусь со всеми без битья посуды". Добирался под сплошными бомбёжками. Пришлось поваляться по придорожным канавам и в непролазном ельнике. Спрашивается чего марафетился. Ладно, одно другому не мешает. Приходится радоваться, что к великому счастью и удивлению цел и невредим. Отряхиваясь, похвалил себя за выдержку и попробовал шутить.
Дни идут. Мы воюем. Смотрю на закопченное дымом солнышко, мысли сами сворачивают на семью: "Милые, мои девочки, не вылезаю с передовой. Хоть бы одним глазком увидеть вас". Бои идут напряжённые. Мешает организации боевых действий отсутствие точной информации о силах противника и его планах. А ещё больше хаотичное управление войсками. Отсутствие порядка в том самом управление, связи. Один шлёт одни приказы, второй другие. Надоело слушать по радио: "Наши войска отошли на заранее подготовленные рубежи…". Кто б сомневался, они действительно подготовлены, эти рубежи. Две недели женщины и подростки рыли их. А бойцы уткнули лица в землю и лежат. В атаку поднять сложно. Пошёл на нестандартное решение. Здесь впервые действовала батарея реактивной артиллерии- "катюши". Рискуя быть наказанным, секретное ж оружие, я вывел их вперёд и расстрелял в упор врага. Её залп накрыл наступавшую немецкую пехоту с танками в один присест. Сам не утерпел и вылез вместе с бойцами из окопов и с удовольствием наблюдал такое зрелище. Потрясающая картина. Перемешали фашистов с землёй и тут же исчезли. Бойцы, видя бегство врага, воодушевлялись…
Вышел покурить. Ночь была, хоть выколи глаза. Я и не помню, чтоб в средней полосе такие были. Наверное, тучи обложили всё небо. Устроился на корточках, привалившись спиной к сосне. Курил, а глаза прищурены. Это надежда не отпускает: "Может ещё увижу вас сейчас, хоть мысленно, а побуду с вами…" Над линией фронта вспыхивал и умирал огонь осветительных ракет. Сердце ныло: "Где вы мои лапушки?"
Продвижение вперёд пока нет, но и назад уже не пятимся. Научились воевать, думать. О нас заговорила столица. Весьма приятно осознавать, что мы кому-то нужны. К нам зачастили делегации с московских заводов. Приезжают писатели, артисты, корреспонденты. Даже привозили англичан. "Люлюсик, как мне не хватает вас Адусей. Я бы написал вам, рассказал, а так…, пишу, а куда… Как хочется увидеть вас, хоть один раз, хоть минутку. Да, ладно, я согласен на то, чтоб хоть знать, что вы живы и здоровы".
Тут попал я на случай, у меня был писатель, я вынимал записную книжку из кармана и выпал платочек Юлии, тот самый что я подобрал в предвоенном домике. Он удивился. Бравый генерал и такие сантименты… Не мог же я ему сказать, что влюблён в жену до седых волос, как мальчишка. Что вижу по ночам и разговариваю с ней, как сумасшедший. Нет, не сказал, конечно. Я как всегда тюфяк покраснел и перевёл разговор на другую тему. Потом уж, задним умом подумал. А за кого мы собственно воюем-то. За матерей, жён, детей… Так чему же удивляться-то, тем более писателю.
Жуков принял Западный фронт, взвалив на себя бремя ответственности и сосредоточив в своих руках всю власть. Появилась надежда на стабилизацию и порядок. Я заранее предвидел, что общение с ним будет не из приятных и приготовился стоически выслушивать всё сказанное им в свой адрес. Есть такое военное слово- надо. Не со всеми подходами и действиями его был согласен, но это всё же лучше чем хаос. У меня другой подход и стиль руководства. Считаю: человеку в бою надо доверять. Для него нет ничего дороже. Он должен знать, что в него верят, на него надеяться. Жуков иной. Как говорили, мы представляли два стиля руководства войсками. Это близко к истине. Наши служебные отношения складываются не очень хорошо. Потому что по разному понимали роль волевого начала в руководстве. Опять же, одного желания для успеха мало. От этого многое зависит и на войне особенно. Я могу выслушать всех и найти рациональное зерно, он нет. Жуков не терпит возражений, поучений. Опять же отношение к людям у нас разное… Я не размазывал человеческое достоинство, не задевал самолюбия подчинённых. Был со всеми на "вы". Железная воля должна сочетаться с чуткостью, иначе беспредел. Жуков этим даже кичился. Шёл к поставленной цели пробивая путь упорством, достигая её любой ценой. Был не справедлив и под горячую руку. Без грома и молний не обходилось. На похвалу был скуп. Вопреки ему Сталин всегда говорил спокойным и ровным голосом. Он проявлял доверие к командирам, всегда спрашивал, тяжело ли. И обещая помощь, просил продержаться ещё какое-то время. Это поддерживало, давало уверенность.