Проклятье вендиго
Шрифт:
Рийс хрюкнул.
— Ну, я не очень-то верю в эту вашу монстрологию. Похоже на то, что взрослые мужчины нашли себе предлог, чтобы вести себя, как мальчишки, которые охотятся в лесу за лягушками. Но это последнее дело меня очень взволновало. — Он кивнул на карту. — Предположение фон Хельрунга имеет смысл независимо от того, что за всем этим стоит — человек или чудовище. Я сделаю все, что смогу, но не совсем понимаю, что это будет. Что мне надо сделать?
— Нам нужен человек, который знает эту территорию, — объяснил фон Хельрунг. — Знает лучше, чем кто-либо, даже лучше, чем то, за чем мы охотимся. Вы знаете эти места. Вы годами ходили там по всем закоулкам; мы —
Рийс какое-то время молча смотрел на него. Потом посмотрел на других монстрологов, которые серьезно закивали. Мне было показалось, что он готов расхохотаться. Но нет. Он снова повернулся к фон Хельрунгу и сказал:
— Когда мы начинаем?
— Нам надо подождать до завтра. Хотя у меня сердце разрывается за тех, кто наверняка погибнет этой ночью, было бы глупо начинать охоту прямо сейчас. Мы должны напасть при свете дня, потому что ночь принадлежит чудовищу.
Я вернулся наверх, когда охотники — или заговорщики, смотря по тому, как судить, — разошлись до утра. Я тихо крался мимо комнаты доктора, чтобы не разбудить его и чтобы мне не пришлось отвечать на его вопросы — я бы не хотел этого делать без крайней необходимости. Час был поздний, и я так устал, как не уставал никогда — даже во время нескончаемого похода через пустыню. Однако моя мольба о мирной ночи наедине только с пуховой подушкой и перьевым матрацем была отклонена. Он позвал меня в тот момент, когда я проходил мимо его двери.
— Вы меня звали, сэр? — спросил я, совершенно обдуманно заступив в комнату только одной ногой, а другую оставив в коридоре.
— Мне показалось, что я слышу голоса внизу.
Я наклонил голову, притворяясь, что прислушиваюсь.
— Я ничего не слышу, сэр.
— Не сейчас, Уилл Генри. Раньше. Почему ты так со мной обращаешься? Я ведь не совсем слабоумный, знаешь ли.
— Нет, сэр. Я не сообразил. Извините.
— Ах, оставь. Заходи сюда и закрой дверь… Теперь расскажи, чем занимался фон Хельрунг, пока я оказался, как в ловушке, в этой комнате, стены которой, между прочим, все сжимаются и сжимаются.
Я все ему рассказал. Он слушал, ничего не комментируя и не задавая вопросов, пока я не изложил заключительных слов фон Хельрунга:
«Мы молимся за мертвых, но несем ответственность перед живыми. Мы ему не ровня — как и любой смертный, — но со смелостью и стойкостью жизнь может победить смерть, и все потери, все нестерпимые страдания не будут напрасными. Мы не можем принести Джону мир. Он вне мира, он вне всякого искупления. Помните об этом, когда настанет час испытания! Оно не знает ничего, кроме голода. Но мы знаем больше. Им движет только голод. Но нами движет нечто большее. Мы больше того, что отражается в Желтом Глазе. Всегда помните это! Наступают часы, когда мы можем подвергнуться искушению. Может случиться так, что мы позавидуем мертвым, потому что их страдания позади, а наши, как у Иуды в аду, продолжаются и продолжаются. И если оно вас возьмет, если оно позовет вас порывом сильного ветра, не отчаивайтесь. Не поддавайтесь страху, как Джон. Его судьба — это расплата за страх! Имейте к нему жалость, когда будете вырывать его сердце. Ведь это не что иное, как руины божьего храма, заброшенные и покинутые, это последнее бренное эхо адамова греха».
Монстролог устало сказал;
— Ну, что ж. Он изумительно последователен в своем безумии. «Руины божьего храма»! Граво меня не удивляет — он всегда был мелким подхалимом. Фон Хельрунг мог бы ему сказать, что солнце всходит на западе или что на волосах в его носу живут, как обезьяны, маленькие человечки, и Граво ему бы поверил или сказал, что поверил. С Доброгеану тоже понятно. Они с фон Хельрунгом вместе грызли гранит монстрологии и очень близки. А вот Торранс меня немного озадачивает. Я всегда считал его уравновешенным и хорошим ученым — когда он не волочился за юбками. Но он одно время обучался у фон Хельрунга и, может быть, решил истолковать сомнение в пользу своего старого наставника. Но вот присутствие Пельта меня поражает. Ведь это не кто иной, как Пельт первым предупредил меня о смехотворном предложении фон Хельрунга.
Он вздохнул.
— Ладно, там будет видно — не так ли, Уилл Генри? Во всяком случае, Боже благослови Генри Блэквуда! Напомни, чтобы я поблагодарил его, когда все это закончится. Я еще задолжал ему рассказ о нашем путешествии в пустыню.
— Вы присоединитесь к ним в этой охоте? — спросил я.
— А какой у меня выбор? Я теперь его единственная надежда. Если его найдет полиция, я не уверен, что они захотят оставить его в живых до суда. Если фон Хельрунг… Он ведь ясно выразил, что он намерен сделать, не так ли? Надеюсь, от тебя не ускользнула парадоксальность ситуации.
Нет, заверил я его. Не ускользнула.
Я медленно шел в свою комнату и размышлял, что за человек этот монстролог, который видел свою миссию в том, чтобы спасти своего друга, а не наказать по справедливости жестокого убийцу, который зверски расправился («надругался», как он выразился) над его любимой. Ах, человеческое сердце темнее самой темной ямы, в нем больше запутанных ходов и непонятных поворотов, чем в Монструмариуме! Чем больше я о нем узнавал, тем меньше знал. Чем больше я знал, тем меньше понимал.
Открыв дверь в свою комнату, я обмер, потому что на кровати сидела Лилли Бейтс, одетая в розовый халат. Рядом с ней лежала открытая книга.
— Извини. — Я попятился из комнаты.
— Куда ты собрался? — требовательно спросила она.
— Я не туда попал…
— Не глупи. Это твоя комната. Сегодня ты будешь спать со мной. — Она погладила одеяло рядом с собой. — Если только не испугаешься, — поддразнила она меня.
— Я не боюсь, — сказал я со всей твердостью, на какую был способен. — Просто я привык спать один.
— Я тоже, но ты мой гость. Во всяком случае, ты гость моего дяди, а значит в каком-то смысле и мой гость. Я обещаю, что я не храплю и не кусаюсь, только немножко пускаю слюни. — Она весело улыбнулась и снова погладила одеяло. — Ты ведь хочешь быть поближе к комнате доктора на случай, если ты ему понадобишься?
Этот аргумент мне было трудно опровергнуть, и я на секунду подумал, не вернуться ли к нему и попроситься поспать в его кровати. Но тогда пришлось бы объяснить почему, а цена ответа на этот вопрос была бы очень высока. Он бы говорил безумолчно и вообще не дал мне спать. Я со вздохом заставил себя подойти к кровати и сел на самый краешек.
— Ты не сел, — указала она.
— Сел.
— Ты едва сел.
— Едва сел — это все равно сел.
— И как же ты собираешься при этом спать? И ты даже не надел ночную рубашку.
— Я буду спать одетым. На случай непредвиденной ситуации.
— Какой непредвиденной ситуации?
— Такой непредвиденной ситуации, когда нельзя быть одетым в ночную рубашку.
— Ты можешь свернуться на ковре и спать у меня в ногах, как верная собака.
— Но я не собака.
— Но ты очень верный, как собака.