Проклятье Жеводана
Шрифт:
Я выпрямился, хотя, сказать по правде, спина ныла неистово и дико.
– А я все гадал, что за собака меня облаяла, – произнес я, переводя взгляд на зверей.
– Это гиены, – поправил меня Жан и направился к валуну, овитому цепью несколько раз.
Он отстегнул с пояса связку ключей, среди которой, вполне возможно, был и ключ от моих оков. Но, конечно же, мясник решил вызволить зверей, а не меня.
Открывшийся ржавый тяжелый замок пронзительно скрипнул от поворота внутри скважины. Груда металла грохнулась
Моя память не очень-то милосердно воскрешала эпизоды из Библии, особенно казни ранних христиан дикими зверьми.
Когда я уже нашел подобную кончину весьма поэтичной, почему-то ничего не произошло.
Гиены топтались, поскребывая длинными когтями по скалистому утесу, но едва ли собирались к броску. Такой расклад дел порядочно меня озадачил.
Тут я заметил, что тонкие губы Жана шевелятся, и мне казалось, даже сквозь шумевший прибой, я едва-едва разбирал его заговорщический шепот.
Я с замиранием сердца глядел, как все пять зверюг следовали воле одного человека. Сам же Жан начал отстегивать тугие пряжки на затылках гиен и бросал намордники прямо на пол.
Звери отряхивали свои морды, иногда потирая лапами, как часто делают коты при умывании.
– Пошли, – кивнул мне Жан, направляясь к тропе, что круто вела вниз, к дикой бухте.
Едва гиены услышали заветное слово, звери ринулись за хозяином.
Я боязливо ступал на камни, рискуя с каждым шагом сорваться и навернуть себе шею.
Жану же, видимо, был знаком каждый уступ, и он ловко шел, даже не глядя себе под ноги.
– Погоди, – произнес я, видя, что цепь, связывающая нас, постепенно начала подниматься.
Шастель обернулся через плечо и сделал ловкий прыжок, развернувшись ко мне вполоборота.
– Не ной, почти пришли, – он указал большим пальцем себе за спину.
Над простирающимся берегом кружили крупные вороны, хлопая черными крыльями. Здешний берег был раздольем для любого падальщика – на камнях под жарким знойным солнцем валялись дохлые рыбы.
Гадкий запах смешивался с царящим вокруг нас жаром и оттого усиливался, и каждый порыв ветра жестче доносил эту мерзкую вонь.
Зверье Шастеля уже рыскало по каменистому побережью, и цокот их когтей доносился до нас, когда они с большим рвением выискивали рыбешку покрупнее.
Шастель сел на поваленный ствол кипариса – судя по всему, дерево было сметено во время стихийного шторма. Я перевел дух и сел на некотором отдалении от Жана. Место было не самое удобное, но всяко удобнее каменистого пляжа.
Мы с Жаном молча смотрели, как гиены носятся по побережью, отбивая добычу у чернокрылых воронов.
Я сложил руки на коленях и уже хотел было прислониться к сухой, но могучей ветви кипариса, как резкая боль от малейшего прикосновения быстро разубедила меня в этой затее.
Вдруг я заметил, где еще я обманулся в отношении этих черномордых чудищ. Сперва мне показалось, что гиены жрут падаль, но мне самому стало дурно, как до меня дошел истинный смысл их метаний.
Носясь из стороны в сторону, зверье тащило в одну кучу рыбешек, дохлых чаек и еще невесть что – мне было отсюда не разглядеть.
Омерзительный запах продолжал щипать нос, особенно сейчас. Не будь я столь истощен, меня бы стошнило.
Жан же пристально вглядывался в падаль, наклоняя голову все круче и круче, я видел шевеления мускул и жил его длинной шеи.
Гиены перестали таскать добычу и, свесив языки, обратили на нас свои глазки, точно бусы из черного стекла, которые мы с кузеном прикупили буквально накануне.
Жан же отвечал не менее, а как по мне, так и более лютым взглядом. Его тонкие губы дрогнули, и у крыла носа возникла складка, присущая скорее оскалу.
Я не знал, чего выжидает Шастель, и сидел рядом, затаив дыхание.
Резкий свист заставил меня вздрогнуть всем телом и невольно сжать кулаки. Для зверей же то было, видимо, самым добрым и желанным знамением их хозяина – они тотчас же ринулись пожирать гору падали, приволоченную со всего побережья.
Приступы отвращения, безусловно просыпались во мне, когда я глядел на этих безобразных горбатых падальщиков, как их пасти вновь и вновь вонзаются в зловонную плоть. Чавканье раздавалось вперемешку с хрустом костей и клацаньем клыков и когтей о друг друга и о скалистые камни берега.
При всей мерзости, которым изобиловало открывающееся мне зрелище, я не мог отвести взгляд ни на минуту. Я не могу назвать это оцепенение состоянием завороженности, но какой-то немыслимый и даже кощунственный трепет овладел моим сердцем.
Мне пришлось отвести взгляд лишь от порыва ветра, который с громким свистом поднял горячую пыль. Я прикрыл глаза рукой и зажмурился, отвернув лицо в сторону. Обжигающий жар пронесся по моей и без того раздраженной коже.
Когда порыв стих, я приоткрыл веки и, сам того не желая, встретился с Шастелем взглядом.
– Как прошла твоя первая охота? – спросил я.
Я рисковал, но в этот раз попал в цель. В мимолетном изменении, в едва-едва заметном шевелении во взгляде промелькнуло удивление и даже замешательство.
– Скверно, – пожал плечами Жан, когда его недолгое оцепенение исчезло. – С тех пор я охочусь намного лучше.
– Это точно, – кивнул я, переводя взгляд на цепь на своей руке.
Жан усмехнулся, поведя головой. Есть жесты, к которым привыкнуть нельзя, и вот это был один из них. То ли дело было в слишком длинной шее, то ли он резко и круто заламывал голову набок, то ли меня отвращал именно этот мерзостный щелчок. Я не мог сказать точно, но эта вымораживающая привычка вновь заставила меня покрыться мурашками.