Проклятие Деш-Тира
Шрифт:
— Если хочешь, могу тебе это показать.
Умом Асандир понимал: от этого обмана зависела сейчас судьба Этеры. Он шел на вынужденный шаг, выполняя общую волю Содружества. Но на душе все равно было гадко. Маг видел, как Аритон привстал от удивления. Глаза его засветились радостью, мгновенной и искренней; уголки рта дрогнули, выдавая нетерпение.
— Я буду вам очень признателен.
Кое-как Асандир расцепил онемевшие пальцы. Нагнувшись, он поднял покрытый лишайником камешек и сказал:
— Дай мне твои руки.
Асандир вытянул свои ладонями вверх. На левой ладони у него лежал камешек, напоминая мифический камень искушения из легенд о сотворении мира.
Аритон
Осторожно, словно воздух мог ободрать ему кожу на ладонях, Асандир прикоснулся к рукам Аритона, приложил его пальцы к камешку, удерживая свою руку сверху.
— Тебя учили очищать разум от мыслей и сосредоточиваться. Сделай это. Но сейчас вообрази, что этот камешек — часть твоего тела, и при этом оставь для меня доступ в свое сознание.
Не подозревая, что сейчас решается не только судьба Этеры, но и его судьба, Аритон закрыл глаза. Не глядя на него, Асандир проделал необходимые приготовления, ощутив, как внутреннее сознание умолкло и приготовилось слушать. Как пастух, вынужденный отдавать лучшего ягненка на заклание, Асандир направил свое сознание на камешек, зацепил остаточное сияние паравианской магии и высвободил ее силу, дабы она пронизала незащищенную душу Аритона и зазвучала там бессмертной музыкой.
Поначалу Аритон ощущал лишь тепло, исходящее от камешка. Оно сменилось покалыванием. Аритона окутало мощной теплой волной. Он задрожал, настраивая свое существо в лад с невидимой струной. Асандир это немедленно почувствовал. Он убрал свои руки и, удержавшись от горестного вздоха, стал молча наблюдать.
Открыв глаза, Аритон увидел танцующих единорогов.
Статуи риатанцев, бережно сохраняемые в Альтейнской башне, мастерски передавали внешний вид и пропорции. Но совершенство, запечатленное в холодном мраморе, было не в состоянии передать ни движения, ни легкости раздвоенных копыт, ни красоты взметнувшихся грив, что были тоньше шелка. Витые рога теряли в мраморе свою живость и свечение, видимое магами. И уж конечно, статуи не могли передать удивительную, хватающую за сердце песню ветра. Кайд-эль-Кайен звенел и пел такими удивительно чистыми звуками, которые были просто непостижимы для нынешнего разума.
Бесконечно завороженный, Аритон выронил камешек. Он опустился на колени. Охваченный восторгом, какого не знал ранее, он громко засмеялся, а потом задрожал. Глаза его переполнились слезами, и они хлынули по щекам.
— Эт милосердный, — прошептал он, с трудом выговаривая слова, такое благоговение владело им. — Я даже не предполагал, что подобное возможно, хотя должен был бы догадаться. Красота меча постоянно намекала мне на это.
Асандир глядел на танец духов молча. Несомненно, зрелище это обладало какой-то пленительной силой, но на самом деле оно было отблеском, способным возбудить лишь голод. Оно походило на сладостный бред. То, чему столь завороженно внимал сейчас Аритон, являлось жалким отражением, бледной тенью настоящих существ, знавших бессмертие. Бедный мальчик восхищался горсткой песка, принимая ее за россыпи жемчуга. Всякий, кому довелось заглянуть в бездонные, полные неизъяснимой мудрости глаза единорогов, кто хоть однажды испытал восторг, всегда рождающийся в их присутствии, посчитал бы нынешние видения не более чем смехотворной попыткой призраков заполнить зияющую пустоту. Асандир тоже плакал, но он скорбел о невосполнимой утрате и о неотвратимости будущего, порожденного его же собственными руками.
Охваченный состраданием и безграничной жалостью к Аритону, Асандир
— Ты можешь загородиться от этих картин. Достаточно поставить заслон внутреннему зрению.
Аритон повернул к нему сияющее от восторга лицо.
— Только безумец может этого желать, — прошептал он. Асандир выпустил его плечи, словно они вдруг обожгли ему руки. Ему было тяжело дышать, не то что говорить. Маг повернулся и быстро зашагал прочь. «Эт милосердный, какая чудовищная ирония. Она ранит прямо в сердце». Как скоро Аритон горько пожалеет и о своем зрении мага, и о том, что соприкоснулся с паравианской тайной!
Призраки, наполнявшие Кайд-эль-Кайен, были бледным отсветом и отзвуком прошлого. В бесконечной череде сменяющихся времен года они вновь и вновь повторяли эту пародию на торжество. Но здесь она была пронизана радостью и ликованием. Развалины Итамона, являвшегося когда-то родовым гнездом династии Фаленитов, хранили в себе совсем иную память. Оказавшись там, Аритон еще не раз содрогнется. Но именно там по замыслу Содружества Семи должна произойти битва с Деш-Тиром, которая оборвет его власть над небом и солнцем.
Среди развалин города, разрушенного во время восстания против верховных королей, среди каменных обломков и костей непогребенных мертвецов высились четыре башни, возведенные еще паравианцами. Они до сих пор сохраняли древнюю магическую силу, надежно оберегаемую паравианскими заклинаниями. Их неприступность и первозданное совершенство составляли разительный контраст между ними и развалинами Королевской Башни, ставшими наглядным свидетельством оборотной стороны магии. И контраст тот был в тысячу раз сильнее и острее контраста между прошлым и настоящим Кайд-эль-Кайена, поскольку Итамон, залитый кровью, сполна познал трагедию сломанных жизней и растоптанных надежд.
У Аритона есть возможность заслониться от всего этого, но тогда ему придется наглухо закрыть свою душу и сердце. К тому же склонность к состраданию — отличительная черта династии Фаленитов — просто не позволит ему этого сделать.
«Какая злая ирония», — не переставал повторять про себя Асандир, торопливо шагая по склону холма. Содружеству предстоит поймать будущего короля Ратана на ложном чувстве вины, действуя вопреки собственным принципам, первым из которых было: нести просветление в умы, души и сердца людей. Личность Аритона, зачарованного сейчас призраками единорогов, не обрела еще зрелой и жесткой мудрости, которая позволила бы ей отгородиться от трагического прошлого Итамона. Аритон был слишком молод, слишком полон желаний. По сути, он был марионеткой собственного сострадания, и это мешало ему понять нехитрую истину, что ответственность невозможно навязать. Ответственность человек всегда возлагает на себя сам.
Итак, Содружество Семи шло на заведомую ложь, но от этой лжи зависело будущее Этеры. Им повезло: юношеская наивность и податливость соседствовали в характере Аритона с необоримым чувством долга, которое не позволит ему бросить то, на что он дал согласие.
Дорога, пролегавшая по пустошам Даон Рамона, как и многие заброшенные дороги Этеры, больше походила на заросший проселок. Она вилась между холмами, над которыми гулял неугомонный ветер. Он шелестел в сухих зарослях папоротника, что-то нашептывал путникам в уши, дергал их за полы плащей и теребил волосы. Лизаэр, изрядно уставший от проделок ветра, успокаивал себя тем, что осталось совсем недолго. Скоро они расправятся с Деш-Тиром, после чего он сможет заняться осуществлением своих замыслов.