Проклятие двух Мадонн
Шрифт:
– Сегодня утром… в общем, я узнал кое-что, что несколько меняет ситуацию. Илья Федорович – давний поклонник тетушки Берты.
– Неужели… – Сказать, что я была удивлена? Скорее растеряна, как-то не ожидала, что разговор пойдет о поклонниках тетушки Берты.
– Да, – Игорь достал из кармана карандаш и принялся крутить в пальцах. Нервничает? Похоже на то. – Именно этот факт и объясняет его… не совсем этичное в профессиональном плане поведение.
Я вспомнила. Илья Федорович – это нотариус, мелкий, суетливый и с тонким неприятным голосом.
– Дедово
– Золотого ключика, – ляпнула я и тут же замолчала, уж очень взгляд у Игоря был тоскливый.
– Ключик… да… Дед ключ оставил. От ячейки. Воспользоваться могу спустя две недели от оглашения завещания. А в ячейке другое завещание.
Дальше он мог не говорить, я поняла все и сразу. И даже совсем-совсем не больно, в очередной раз обманули? Бывает. Сама виновата. Я всегда и во всем виновата сама. А Дед, он просто воспользовался случаем, просто подставил, поманил деньгами и… не верила ведь. Но надеялась.
Главное, не заплакать, подумаешь, миллионы… а в придачу жадность и зависть, чужие грехи и чужая кровь.
– Я не знаю, что в том завещании… и тетка тоже, Илья Федорович только сказал, что все семье остается.
– Семье… – Говорить было тяжело, и улыбаться тяжело, и подлость чужую понимать тоже. В очередной треклятый раз…
– Саш, – отчего-то Игорь говорил тихо, почти шепотом, – ты ведь права была, он не мог все и случайному человеку. Дед, он умел людьми играть и считал, что вправе, что раз сильнее и умнее, то можно.
Не он один, все так. И Игорь тоже, и брат его, и сестры двоюродные… обычные люди, обычная жизнь.
– Тетка сказала о завещании мне и только мне, другим не станет, я слово взял.
– Ну да, а она возьмет и сдержит. – Я возражала для того, чтобы не провалиться в молчание и обиду, на которую, по сути, не имела права. Сама виновата, взрослая, а в сказки верю…
– Сдержит, – Игорь поскреб ладонью подбородок, темная щетина, темные круги под глазами и сами глаза темные, печальные. Ему-то с чего печалиться, радоваться должен. – Тетка на самом деле кремень, она когда-то в комитете работала… машинисткой, правда, но все равно болтливых туда не берут.
– Неужели?
Тетушка Берта и КГБ, легкомысленные веера и мрачность аббревиатуры, шляпки и сумрак коридоров… маникюр и печатная машинка, на которой девичьи пальчики играют нервную дробь чьего-то похоронного гимна.
Не вяжется одно с другим, не сходится. Или легендарный комитет не так уж страшен, как я его себе представляю, или тетушка Берта не так легкомысленно-добра.
Пора бы перестать верить в чью-то доброту, и легкомыслие туда же. Я ведь уехать собиралась, значит, так и сделаю.
– До города довезешь? – Я постаралась улыбнуться, а Игорь, проигнорировав улыбку, просто ответил:
– Нет. Саша, послушай, пожалуйста, все равно ведь игра началась… я не
Понимаю, очень хорошо понимаю. Для него – шанс вычислить убийцу, для меня – шанс умереть, избавив, наконец, Бехтериных от своего назойливого присутствия. Только вот умирать что-то совсем не хотелось.
– Двести тысяч, – Игорь повторил сделанное когда-то Дедом предложение. И я снова удивилась, до чего же они похожи, жестами, голосом, самоуверенностью своей. – Двести тысяч, Александра, как договаривались. Ты же веришь в деньги?
Левушка
Левушка отправился на болото короткой дорогой, по-хорошему, надо было бы идти от дома Бехтериных, через сад, тропу отыскать и тогда уже по ней до места. Поначалу он так и собирался сделать, но Федор, у которого Левушка загодя проконсультировался, объяснил, что особого смысла круги наворачивать нету, поскольку болото в округе одно осталось, и что от дома Бехтериных, что от деревни идти к нему одинаково. От деревни даже ближе, если прямиком через лес, через то место, где труп нашли, и чуть дальше, к черному озеру, которое и являлось самым настоящим центром болота.
В ельнике темно, под ногами мох и желтое колючее покрывало прошлогодней хвои, а вверху, высоко-высоко, прозрачное небо и облака, которые, точно опасаясь разодрать шубы о стрелообразные вершины елей, текут осторожным туманом.
Вверху красиво. Внизу страшно. Каждый звук разносится далеко-далеко, каждый шорох бьет по нервам первобытным, запрятанным в глубине души страхом. И острый запах смолы гаснет в вялой влажноватой тишине. Тень тропы причудливо извивается, протискиваясь между рваными зелеными лапами, горбиками корней и редкими, ощетинившимися короткой травой, кочками.
Ельник закончился неожиданно, оборвался, застыл зеленым валом, не решаясь ступить на зыбкую хлябь. Красно-желтое одеяло мха, тонкие ветки багульника и темно-зеленая вязь клюквы, которая к осени разукрасится багряными каплями ягод.
Красиво. Мокро. Один шаг, и ноги по щиколотку ушли в мох, напоенный дождями и холодной водой. Ботинки промокли, и Левушка запоздало пожалел о том, что не одолжил у Федора сапог. Да и о том, что самого Федора позвать постеснялся, потому как одному на этой желто-красной, укутанной тяжелым ароматом багульника и вереска равнине было крайне неуютно.
Что он здесь вообще делает? Клад ищет? Улики? Глупость какая, несусветнейшая, невозможнейшая глупость… скажи кому – посмеются. Именно поэтому Левушка никому и не сказал о своих намерениях.
В конце концов, Федор же говорил, что тут безопасно… или почти безопасно, что трясины нет, да и болото высыхает…
Земля под ногами была живой, чуть покачивалась, принимая шаг, и почти по человечески вздыхала, стоило убрать ногу. Круглые глубокие следы моментально заполнялись водой, и чем ближе Левушка подходил к черному окну то ли озера, то ли большой лужи, тем сильнее волновалось болото.