Проклятие двух Мадонн
Шрифт:
– Он догадался, верно? – Дышать здесь совершенно нечем, в легкие поступает не кислород, а пыль и запахи, от которых во рту пересыхает. Облизываю губы, обещаю себе, что еще немного и уйду, ведь недолго уже осталось слушать.
Татьяна не спешит отвечать на вопрос, дышит тяжело, натужно, по виску ползет капля пота и лицо лосниться, смотреть неприятно, сидеть рядом неприятно, а жалость лишь усиливает неприязнь.
– Не знаю. Может, и догадался. Ольгушка была с ним, когда умирал, заперлась и сидела. О чем разговаривали – понятия не имею. Единственное,
– Она и хотела.
– Хотела. А я не разрешила, наверное, зря, глядишь, Ольгушка и успокоилась бы. Ну, о чем еще спросить тянет? О том, зачем пришла к тебе признаваться, что кокаин мой? Ломало потому как, специально держалась без кокса, чтобы ломать начало, ты же видела, какая я, ты единственная в этом долбаном гадюшнике увидела мою болезнь. И ты бы рассказала, чуть надавили бы, и рассказала. А так ты сразу поверила, что я ни при чем… ты же знаешь, что ни один… больной последнюю дозу не отдаст.
Знаю. И поверила, и кляну себя за это.
– Что у нас дальше? Ольгушкина прогулка на болото? Ночь, гроза, а ее потянуло… Марта позвала. Марте было страшно одной, без сестры. Марта назначила свидание. Я вот думаю, что если бы Ольгушка в ту ночь в озеро прыгнула, эта история и закончилась бы. Но она вернулась, а Васька по дури прикрыл. Или не по дури… он неглупый парень, и Ольгушка ему доверяла, рассказала бы и про Марту, и про Деда.
– Испугалась, что сдаст?
– Васька? Он мелкий хищник, шантажист, не более. Попытался бы денег вытянуть, да сам себя переиграл… игрок хренов.
Левушка
– Игрок? Так значит, тайник действительно из игры был? – Любаше любопытно, но она стесняется, отводит взгляд и вообще пытается выглядеть независимо, маскируя этой независимостью обиду.
– Да. Петр, он просто решил воспользоваться моментом, ну, удобная фигура получалась. – Левушка зажмурился от солнца, яркий свет пробивался сквозь тонкое стекло солнцезащитных очков, и только небо из голубого стало коричневым.
– Не понимаю. – Любаша сидела на лавочке, толстый больничный халат ей не шел, подчеркивая костлявость и угловатость, но ничего, скоро выпишут, и она избавится и от халата, и от этих больничных запахов. – Если вы его арестовали…
– Задержали.
– Ну пускай задержали, то как бы он мог убить Сашку? Ну ясно же было бы, что не он.
– В том-то и замысел. – Левушка почувствовал, что начинает краснеть, от волнения, от желания рассказать все именно так, как было задумано, а слова не находились. – Понимаешь, по всему выходило, что удобнее всего Ольгу использовать. А у нее с Василием роман, ну раньше был, и Петр предположил, что и сейчас есть. А чтобы доказать, что Василий не виновен, нужно совершить убийство, когда у него как бы алиби. Это как в шахматах.
Про шахматы говорил Петр, когда убеждал, доказывал, выгрызал право на идею с провокацией.
– Но дело в том, что Ольга сама планировать убийство
– Ольгушка рассказала бы правду.
– Если бы осталась жива, – Левушка поперхнулся словом. – Ну, ее ведь звали на ту сторону, в болото, чтобы подвести к озеру и толкнуть… два трупа и достаточно улик, чтобы закрыть дело. И специально коньяк с кокаином, чтобы с Дедовой смертью связать, а наручники и место – чтобы параллели с первым убийством. Татьяна даже ступала по чужим следам, чтоб своих не оставлять.
Молчание. Одуванчики, одетые пухом, семена на белых нитях парашютов, медовый запах расцветающих роз и бледная россыпь незабудок. А на болоте только мох, и тонкая граница у края бездны, пятно, растворяющееся в темноте, и горькая вода черного озера.
– Ты не думай. – Любаша легонько коснулась руки. – Тебя никто не винит… и Петра… и Игоря тоже… она, наверное, действительно на зов шла, иначе спасли бы. Судьба.
Судьба желтым пятнышком света на Любашиной ладони, узкая, теплая, сжать и не отпускать… молчать вдвоем тоже хорошо.
Александра
В моей новой квартире много света, столько, что иногда я сама теряюсь в бело-золотой вуали. Зато в ней нет место теням. Еще в моем доме живут цветы. Лиловые и розовые свечи гиацинтов, нежно-махровые пятна фиалок, перистые листья цикаса и клюквенно-красные ядовитые бусины волчеягодника…
Игорь рассчитался, заплатил согласно договору. И завещание существовало, то самое, второе, и Иван Степанович, улыбнувшись с той стороны бытия, сделал мне еще один подарок.
Дева Скорбящая по-прежнему роняет слезы, а на ладони Гневливой то ли пламенем, то ли кровью исходит чье-то сердце.
Бехтерин все надеется вернуть их в семью, деньги предлагает… с его нынешним состоянием подобная покупка вполне по карману, вот только я пока не согласилась продать «Мадонн». И не соглашусь. Наверное.
Лукавая улыбка Девы была ответом.
– Спи, моя маленькая Беа. Боли не будет, – Катарина провела рукой по темным волосам сестры. – Просто закрой глаза и усни… хочешь, я спою тебе колыбельную.
– Как раньше? – Беатриче говорила шепотом, яд уже начал действовать, и было видно, с каким трудом давались ей слова.
– Как раньше, – пообещала Катарина. Наблюдать за смертью было интересно… Луиджи умер быстро, она не успела уловить тот момент, когда отделившаяся от тела душа уносит прочь искры жизни, зато Беатриче будет умирать долго, достаточно долго, чтобы можно было запомнить каждую деталь.
Слабеющий пульс, нежная синева ногтей, выгорающие, выцветающие губы, гаснущий взгляд… нет, все-таки слишком быстро.