Проклятие лорда Фаула
Шрифт:
— Эй, Мшистый Лес! Лес Всеединого Леса, враг наших врагов!
Мшистый Лес!
Бескрайние просторы леса поглотили этот крик, и ему не ответило даже эхо.
— Мы Лорды, враги твоих врагов и последователи учения лиллианрилл. Мы должны пройти через лес!
Слушай, Мшистый Лес! Мы ненавидим топор и пламя, приносящие тебе боль! Твои враги — это наши враги. Мы никогда не приносили с собой топор и пламя, чтобы ранить тебя, и никогда не сделаем этого. Мшистый Лес, слушай! Дай нам пройти!
Его крик исчез в глубине леса. Наконец он опустил руки, повернулся и сошел вниз. Вскочив на коня, он еще раз пристально оглядел всех всадников. По его сигналу они поехали вниз, к границе Мшистого
Казалось, будто они упали в лес подобно камню. Только что они ехали по склону холма — и вот уже углубились в темную пучину, и солнечный свет угас подобно закрывшейся безвозвратно двери. Во главе отряда двигался Биринайр, положив на шею коня перед собой посох хайербренда. Следом за ним ехал Тьювор на жеребце-ранихине по имени Марни. Ранихинам нечего было опасаться старого гнева Мшистого Леса, и Марни мог бы повести за собой Биринайра, если бы старый хайербренд сбился с дороги. За ними следовали Протхолл и Морэм с Ллаурой, сидевшей у него за спиной, а за ними — Кавинант и Морестранственник. Великан все еще нес спящего мальчика. Затем, замыкая процессию, ехали Кеан со своим Дозором вперемешку со Стражами Крови.
Пробираться через лес было несложно. Деревья с черными как смоль и красновато-коричневыми стволами были хаотично разбросаны во всех направлениях, оставляя между собой пространство для травы, кустарника и животных, и всадники находили путь без труда. Но деревья были невысокими. Их приземистые стволы поднимались на пятнадцать или двадцать футов над землей и там раскидывали узловатые, клонящиеся вниз ветви, отягощенные листвой, так что отряд был полностью погружен во тьму Мшистого Леса. Ветви переплетались так, что каждое дерево, казалось, стоит, тяжело опустив руки на плечи сородичей. А с ветвей свисали огромные полосы мха — темного, густого, влажного — подобно медленно струящейся крови, замерзшей на лету. Мох качался перед всадниками, словно пытаясь повернуть их назад или сбить с дороги. И ни одного звука не раздавалось от земли, тоже покрытой густым глубоким мхом. Всадники ехали так беззвучно, словно по лесу передвигался мираж.
Инстинктивно уклоняясь от прикосновений темного мха, Кавинант всматривался во все сгущающуюся темноту леса. Насколько было видно, его окружало гротескное безумие мха, ветвей и стволов. Но за пределом явных ощущений он мог видеть больше — видеть и обонять, и в тишине леса слышать щемящее сердце лесов. Здесь деревья размышляли над своими мрачными воспоминаниями — широкий, пускающий ростки побег самосознания, когда дух леса величественно царил на сотнях лиг над богатой землей, и тяжелый груз боли, ужаса и неверия, распространяющийся подобно волнам по глади океана, пока даже отдаленные листья в Стране не вздрогнули, когда началось уничтожение деревьев, когда корни, ветви и все остальное вырубалось и калечилось топором и пламенем. И выкорчеванные пни, и суета и мука животных, тоже убитых или лишенных дома, здоровья и надежды, и чистая песня лесничего, чей напев открывал тайное, злобное удовольствие уничтожения, ответного насилия над крошечными людьми, и вкус их крови и внутренностей, и вялая слабость, которой начиналась и кончалась яростная радость, и деревьям не оставалось ничего, кроме закоснелой памяти и отчаяния, когда они видели, как ярость превращается в дремоту.
Кавинант чувствовал, что деревья ничего не знают о Лордах или о дружбе — Лорды были слишком редким явлением в Стране, чтобы о них помнили.
Нет, это была слабость, упадок чувств, печаль, беспомощный сон. То тут, то там можно было услышать деревья, которые все еще не спали и жаждали крови. Но их было слишком мало. Мшистый Лес мог только размышлять, лишенный сил своей стародавней потерей.
Рука из
Потом солнце село, и даже этот сумрачный свет угас. Кавинант наклонился вперед, насторожившись и опасаясь, что ведущий их Биринайр собьется с пути или натолкнется на занавес из мха и будет задушен. Но по мере того как тьма просачивалась, словно стекала с окружающих ветвей, с лесом начала происходить перемена. Постепенно на стволах стало появляться серебристое мерцание — появляться и усиливаться по мере того как ночь наполняла лес, пока каждое дерево не засияло, словно потерявшаяся во мраке душа. Серебристый свет был достаточно ярок, чтобы освещать всадникам путь. Сквозь подвижные облака этого свечения полотнища мха свисали словно тени бездны — черные дыры, ведущие в пустоту. Они придавали лесу запятнанный, прокаженный вид. Но отряд теснее сомкнул ряды и продолжал двигаться через ночь, освещенную только отблеском деревьев и красным светом кольца Кавинанта.
Он чувствовал, что может услышать испуганное бормотание деревьев, раздающееся при виде его обручального кольца. Это пульсирующее красное сияние ужасало и его самого.
Пальцы мха скользили по его лицу влажными проверяющими прикосновениями. Он сцепил руки под сердцем, пытаясь сжаться, уменьшиться в размерах и проехать незамеченным, словно бы он затаил под одеждой топор и страшился, как бы деревья этого не обнаружили.
Этот длинный переход был подобен боли от нанесенной раны.
Отдельные световые пятна наконец слились, и отряд вновь очутился среди сумерек дня. Кавинанта передернуло от озноба. Поглядев внутрь себя, он увидел нечто, заставившее его оцепенеть. Он почувствовал, что вместилище его ярости полно тьмой.
Он был пойман в сети безысходности. Тьма была чашей, которую он не мог ни выпить, ни выплеснуть.
И он дрожал от голода.
Он едва мог удержаться от того, чтобы не нанести ответный удар мокрым клочьям мха.
Тем временем отряд все так же продвигался сквозь сумерки Мшистого Леса. Все молчали, задыхаясь в окружении ветвей, и в этом клубящемся безмолвии Кавинант чувствовал себя таким потерянным, словно сбился с дороги в старом лесу, который покрывал когда-то всю Страну. Со смутной яростью он наклонился, избегая прикосновения мха. Время шло, и внутри него все росло желание закричать.
Потом Биринайр наконец взмахнул над головой посохом и тихо крикнул. Лошади поняли и, спотыкаясь, перешли на усталый бег следом за сильным шагом ранихинов. На мгновение деревья, казалось, отступили назад, словно отпрянув от безумия отряда. Потом всадники вырвались на солнечный свет. Они оказались под полуденным небом на склоне, постепенно понижающемся к реке, преградившей им путь. Биринайр и Марни безошибочно вывели их прямо к броду через Камышовый Проток. С хриплым криком облегчения воины ударили пятками по бокам скакунов, и отряд бодрым галопом помчался вниз по склону. Вскоре лошади погрузились в поток, обдавая себя и своих счастливых седоков холодной водой Камышового Протока. На южном берегу Протхолл объявил привал. Переход через Мшистый Лес закончился.
Только остановившись, отряд осознал всю сложность перехода.
Постоянное движение и вынужденный пост ослабили всадников. А лошади были в еще более плохом состоянии, они дрожали от изнеможения. Как только отряд остановился, их шеи и спины поникли, и у них едва хватило сил, чтобы напиться. Несмотря на бодрый призыв ранихинов, два мустанга из Дозора легли на траву, а остальные стояли вокруг на подгибающихся ногах.
— Отдыхать, отдыхать, — напевно и заботливо произнес Протхолл. — Сегодня мы больше не сдвинемся с места.