Проклятие любви

Гейдж Паулина

Новый год начался с недели хвалебных песнопений Атону. Песни, написанные Эхнатоном, постоянно распевались по всему городу, а царская семья четырежды в день отправляла ритуалы в храме. Фараон постился и молился. Тейе, часами выстаивая в святилище, беззащитная, как и все, перед немилосердным, слепящим жаром солнца, думала о Ра в облике сфинкса, вечно бодрствующего и настороженного бога, чья доброта могла в любое время обернуться кровавой мстительностью. Тебе следует остерегаться, сын мой, – думала она, когда смотрела, как он поднимает лицо к солнцу, закрывая глаза. – Ра – Зримый Диск – действительно бог добра и красоты, но теперь, в такой день, как сегодня, разве можешь ты не замечать, что он может явиться в облике разрушителя? Я знаю, что солнце, как и Хатхор, в своих иных воплощениях способно убивать. Было бы мудро не навлекать на себя его ревность, возвеличивая одну его ипостась как Атона за счет других его воплощений.

В конце первого месяца нового года, месяца тота, Мекетатон уложили на ложе. Ранним душным утром Хайя разбудил Тейе, зажег лампу и принес холодной воды, пока она пыталась проснуться.

– Фараон прислал сообщение императрице, он приглашает тебя на роды, если пожелаешь, – объяснял он, пока Пиха промокала прохладной салфеткой ее лицо и причесывала гребнем волосы. – Они с царицей уже там.

– Далеко до рассвета? – Тейе стояла, пока Пиха надевала на нее тонкий халат, потом села, давая ей надеть на свои ноги сандалии.

– Не больше двух часов.

– Где Тадухеппа? Она с царевной?

– Нет. Фараон не пустит ее туда. Он позволяет присутствовать только особам истинно царской крови и независимым свидетелям родов.

Тейе поджала губы.

– А кто же тогда митаннийская царевна, как не особа истинно царской крови? Прикажи привести ее из гарема, Хайя. Я желаю, чтобы ей позволили присутствовать. Если мой эскорт здесь, я готова идти.

Ее проводили не в гарем, в покои Мекетатон, а через калитку на территорию дворца. Стояла густая и душная тьма. Тейе обрадовалась бы дыханию даже самого горячего ветра, но деревья стояли недвижно, сгустки черноты на фоне чернильно-синего неба, на котором виднелись несколько бледных звезд. Плиты под ногами были теплыми, трава ломкой. Во дворце, куда воздух поступал из ветроловушек, было хоть немного свежее, а высокие потолки создавали иллюзию прохлады. В сопровождении эскорта Тейе дошла до самых покоев фараона. Дверь в опочивальню была приоткрыта, и легкий дым благовоний струился в коридор. Тейе отпустила стражу и вошла.

Мекетатон лежала, обложенная подушками, рядом с ней на ложе Тейе увидела доску для игры в сенет. С одной стороны у ложа сидел Эхнатон, на нем были только гофрированная юбка и белый шарф. Нефертити сидела рядом в кресле, держа в одной руке игральный конус. Тут же, у ночного столика, суетилась повитуха. Тейе поклонилась и подошла ближе. Девочка подняла к ней бледное, испуганное личико и попыталась улыбнуться, но в ее миндалевидных глазах читались смятение и страх. Тейе взяла холодную руку внучки и поцеловала ее.

– Я смотрю, ты приятно проводишь время, – сказала она, быстро взглянув на открытый жертвенник Атона, из которого над ложем струился удушающий дым. – Если ты выиграешь в сенет у матушки, я подарю тебе пару золотых сережек. Как тебе нравится мое предложение?

Окно было плотно занавешено, и в комнате было очень душно. Тейе поискала глазами амулеты, но не увидела их. Было бы лучше, – подумала она, – отвлечь девочку игрой в собаку и шакала. Сенет – магическая игра, зловещая своими предзнаменованиями, магическими формулами и проклятиями. Надеюсь, у Нефертити хватит здравого смысла позволить Мекетатон выиграть. Она поклонилась фараону.

– Сын мой, я желаю поговорить с тобой наедине. Выйдем за дверь.

Эхнатон согласно кивнул, широко улыбнулся дочери и направился в коридор, Тейе последовала за ним.

– Это великий день, – сказал он. – Ты согласна?

– Эхнатон, почему вокруг ложа нет амулетов, нет жрецов, чтобы читали заклинания? И ты полагаешь, это правильно – воскурять перед царевной столько фимиама, когда ей и без того трудно дышать?

– Ты говоришь, что читаешь учение, а сама задаешь такие глупые вопросы! – Он снисходительно погладил ее по голове. – Атон дарит свое благословение просто так, его не нужно приманивать заклинаниями или песнопениями жрецов. Между богом и людьми – только я. Все молитвы воздаются мне, а я передаю их богу. Мекетатон понимает это.

– Тогда хотя бы подними занавеси на окнах.

Он слегка пожал плечами.

– Хорошо.

– И я послала за Тадухеппой. Умоляю тебя, божественный, позволь ей прийти. Царевна любит ее и доверяет ей, ее присутствие подбодрит девочку.

– Но моя малышка Киа так мягкосердечна, – возразил он. – Она станет плакать.

– Я так не думаю, и даже если станет, Мекетатон будет приятно просто увидеть ее. Пожалуйста, Эхнатон.

– Ну, хорошо. Пусть Апи внесет ее в список свидетелей.

Внезапно раздался крик, и Тейе, взглянув в дверь, увидела, как доска для сенета свалилась на пол, а Нефертити схватила взметнувшиеся руки Мекетатон, удерживая их.

– Роды будут долгими и трудными, – сказала она, на мгновение рассердившись на Эхнатона, который безмятежно смотрел, как мечется его дочь. – Сейчас я вернусь к себе, но пришли за мной, если она будет меня звать, и постоянно сообщайте, как идут дела. А вот и Тадухеппа.

Царевна робко поклонилась несколько раз, ее нерешительный взгляд перебегал с фараона на императрицу, пока Эхнатон жестом не пригласил ее войти. Тейе посмотрела, как она прошла в опочивальню, выполнила ритуальный поклон перед царицей и присела у ложа на табурет, принесенный слугой. – Киа! – воскликнула Мекетатон, схватка уже миновала. Тадухеппа взяла ее руку. – Ты останешься со мной? Мне хочется спать. Я закрою глаза, а ты расскажи мне еще о Митанни.

Тадухеппа взглянула на Нефертити – та кивнула. Тейе отвернулась. В коридоре стали появляться заспанные придворные, вокруг них, зевая, сновали слуги. Они тащили свитки, игральные доски, кувшины с вином, косметические ящички – все необходимое, чтобы занять время, которое им предстояло провести в комнате в ожидании исхода царственных родов. Один за другим они опускались на колени, прикладывались губами к босым ступням фараона и исчезали внутри. Тейе коротко поклонилась ему и ушла.

Она вернулась в постель, велела погасить лампы и попыталась уснуть, но сон не шел. Наступил рассвет, гимн Атону прозвучал как-то вымученно и нелепо для утомленного слуха Тейе. В доме началось движение: раздавалось шлепанье босых ног, дребезжание посуды, тихое бормотание слуг, возносивших утренние молитвы. Было еще слишком рано ждать каких-нибудь новостей, поэтому Тейе оделась и вышла в сад. Солнце уже невыносимо пекло непокрытую голову. Она примостилась в тени, поела немного фруктов и велела писцу читать ей «Воскрешение в Абидосе», но не смогла сосредоточиться. Пиха помогла ей войти в воду, Тейе погрузилась в see до подбородка и стояла так в тени балдахина, который стоически держали над ней слуги.

В полдень пришел посыльный с сообщением, что роды продвигаются медленно, царевна в хорошем настроении, а фараон с царицей ушли в храм на полуденную службу. Посыльный заверил ее, что с малышкой осталась царевна Тадухеппа. Тейе безучастно отпустила его. Остаток дня она провела, лежа на подушках под сикоморами, истекавшие потом слуги беспрерывно обмахивали ее, а Пиха время от времени поливала ее водой и подавала свежее платье.

В сумерках, когда она уже собиралась возвращаться в дом, она с удивлением увидела Сменхару и Мериатон, шедших по лужайке в окружении слуг. Тейе пока не удалось как следует пообщаться со старшей дочерью Эхнатона, и теперь, глядя на тринадцатилетнюю девушку, грациозно и плавно приближающуюся к ней, она поразилась, как Мериатон похожа на свою мать. В полутьме ее можно было принять за саму Нефертити. Сероглазая и гибкая, она опустилась на колени поцеловать ноги императрицы.