Проклятие любви
Шрифт:
– Рада видеть тебя, царевна, – обратилась к ней Тейе, приглашающе похлопывая по подушкам рядом с собой.
Сменхара, радостно поцеловав мать в щеку, присел на корточки. Мериатон изящно опустилась на подушки, легкими движениями оправляя платье.
– Надеюсь, ты здорова? Хайя говорит, что в детской участились случаи лихорадки, и у врачевателей много забот. Но конечно, у тебя теперь отдельные покои.
– Я не впускаю к себе никого из детской, – беспечно ответила Мериатон, улыбаясь Сменхаре. – И хорошо, что ты велела отселить царевича Тутанхатона. Много детей умерло. – Она откинула с лица прядь волос. – В детских будто поселились демоны лета. Прорицатель фараона мог бы прогнать их своими песнопениями, ведь он имеет власть над ними и должен постоянно бороться со злыми силами, которые хотят погубить отца и уничтожить культ Атона во всем мире.
– Тогда странно, что Мерира не присутствует при родах твоей сестры.
– Но ведь рождение происходит силами плоти, а не духа, – быстро ответила Мериатон. – Отец обещал, что Мекетатон получит полное покровительство Атона.
Тейе повернулась к сыну.
– Нравится ли тебе заниматься с Хоремхебом? Ты полюбил военное дело?
Он ответил ей озорной открытой улыбкой. С тех пор как они прибыли в Ахетатон, он изменился. После встречи с Мериатон его угрюмость, которая так раздражала мать, улетучилась, и с его лица исчезло капризное выражение избалованного ребенка.
– Мне нравится военачальник, – сказал он, – но я не вижу особой прелести в умении натягивать лук или, ругаясь, размахивать тяжелым скимитаром. Колесницы привлекают меня больше. Однажды я смогу править ею так же умело, как мой божественный брат. – Он взял Мериатон за руку. – Но, матушка, я пришел не для того, чтобы просто поприветствовать тебя. Я знаю, ты беспокоишься о Мекетатон. Все о ней беспокоятся.
Кроме вас двоих, – подумала Тейе. – Вы увлечены только друг другом, и вам нет дела до всех остальных. Сменхара был без шлема, его бритую голову стягивали только сине-белые ленты, из одежды на нем была только белая тонкая юбка, низко сидящая на бедрах. Это мое воображение или обман зрения из-за тусклого света, но мне чудится, будто у него над ремнем выступает живот?
Тейе поспешила прогнать наваждение.
– Ну же, рассказывай, – благосклонно поторопила она.
Дети переглянулись.
– Мы хотим обручиться, – начал сын. – Ты часто говорила мне, что, поскольку у царицы нет сыновей, меня рано или поздно провозгласят Гором-в-гнезде. Кровь Мериатон столь же царственно чистая, как и моя. Значит, не должно быть препятствий для нашего брака. Мне четырнадцать. Через два года я по закону стану мужчиной, и я им уже сделался физически. Мериатон уже достаточно взрослая, чтобы вынашивать детей.
Тейе не ожидала, что эта просьба прозвучит так скоро, хотя знала, что, в конце концов, она услышит ее.
– Ты обращался к фараону?
– Еще нет. Не думаю, что царице понравится эта мысль, потому что она ненавидит тебя и будет пытаться убедить фараона, что мы не подходим друг другу. Поэтому мы просим тебя донести до бога нашу просьбу.
– Но я… – Тейе помедлила. Она собиралась сказать, что убеждена, что фараон иначе видит будущее Мериатон, что долгие годы она верила, что царевна станет женой своего отца, как Ситамон была женой Осириса Аменхотепа. Однако в царскую постель суждено было лечь Мекетатон. Возможно, Эхнатон примет от нее прошение. Она тепло улыбнулась. – Не обещаю, но попытаюсь.
– Благодарю тебя! – В сгущающейся темноте зубки Мериатон блеснули в улыбке. – Теперь я должна пойти помолиться за сестру. Ты идешь, Сменхара? Можно, мы пойдем?
– Идите.
Они вскочили и, взявшись за руки, быстро исчезли в темноте. Тейе почувствовала себя странно успокоенной при виде столь бесхитростной и счастливой любви в таком странном месте.
Она немного поспала. Проснулась, когда из покоев фараона принесли сообщение о том, что там пока без перемен. Первые роды всегда проходят долго, – говорила она себе, лежа с открытыми глазами в удушающей темноте опочивальни. – А для такого незрелого тела, как у Мекетатон, еще дольше. Она снова уснула, а когда открыла глаза, поняла, что рассвет давно наступил и солнце уже два часа как взошло. Никаких новостей по-прежнему не было, и снова она провела беспокойный, тревожный день, заполняя время несущественными мелочами. Но на закате явился вестник, поклонился ей и сказал, что, хотя схватки у Мекетатон следуют одна за другой очень быстро, ребенок продвигается плохо и царевна слабеет. Тейе послала за Хайей.
– Найди статуэтку Таурт, – приказала она. – Она должна быть где-то среди моих вещей. Потом приведи ко мне кого-нибудь из жрецов, который молился бы любому другому богу, кроме Атона. Мне все равно, кому он служит, если он знает молитвы для рожениц.
– Это займет некоторое время, божественная. За ним придется послать в город.
– Ну, так посылай! И поскорее.
Он вернулся лишь на рассвете, принеся маленькую статуэтку раздутой богини в облике самки гиппопотама, и привел испуганного жреца, который расставил чаши с фимиамом и начал свои молитвы, искоса почтительно поглядывая на Тейе, которая стояла рядом, пока он отправлял короткий ритуал. Когда он закончил, Тейе дала ему золота и, поблагодарив, отослала, потом приказала Хайе положить Таурт обратно в сундук. И только после этого она отправилась во дворец.
Перед дверью толпились слуги и младшие управители, они молча расступились, пропуская Тейе, но собравшиеся в комнате не заметили ее появления. Тадухеппа сидела на полу, обхватив безвольные пальчики царевны. Фараон держал на коленях спящую мартышку. Его голова клонилась на грудь. Нефертити выжимала тряпицы и прикладывала их ко лбу Мекетатон, девочка стонала. Воздух в комнате был невыносимым – зловонная смесь перегоревшего фимиама, человеческого пота и страдания. Мекетатон начала корчиться, тихо вскрикивая, и Тейе с ужасом поняла, что царевна так ослабела, что уже не может кричать громко. Она вышла.
Ее вызвали перед самим рассветом, и еще до того, как мрачный вестник завершил ритуальный поклон, она уже поняла, что Мекетатон умерла. Молча закипая от гнева, Тейе направилась во дворец. Весть уже разнеслась среди слуг, и, проходя по коридору, она спиной чувствовала пытливые взгляды. Собравшись с силами, она шагнула через порог.
Тадухеппа уже ушла. Фараон стоял спиной к ложу, сложив руки на груди. Нефертити рыдала, стоя на коленях. Повитуха осторожно подняла какой-то сверток с окровавленных простыней, и Тейе быстро отвела взгляд. Вельможи, которым пришлось все это время провести в опочивальне, уже тихо улизнули, остались только Эйе и Хоремхеб, они сидели на полу в дальнем углу комнаты. Повитуха поклонилась императрице и вышла. Тейе медленно приблизилась к ложу. Никто не закрыл растерянно глядевших глаз, не омыл посеревшего, забрызганного пеной лица. Мекетатон прокусила насквозь нижнюю губку, кровь засохла на подбородке и размазалась по мелким зубам. Она лежала, раскинув тонкие ручки, простыня едва прикрывала трогательно неразвитую грудь, и плечи были мучительно сведены. Тейе протянула руку и тихо закрыла невидящие глаза. Должно быть, в этот момент она громко застонала, потому, что Эхнатон обернулся и посмотрел на нее. По его щекам текли слезы.
– Это был мальчик, – прошептал он, медленно и с трудом выговаривая слова, будто пьяный. Его взгляд переместился на Нефертити, которая теперь громко завывала, воздевая руки. – Ты опечалила и разгневала бога, – с усилием выдавил он, – и он наказал меня. Ты нарушила магию со своим скульптором. Ты ослабила могущество бога. Ты виновна! – На последних словах он перешел на визг, и Тейе скорее почувствовала, чем увидела, как поднялся Хоремхеб. – Моя дочурка. Моя Мекетатон!
Пареннефер торопливо подошел к нему, а Хоремхеб шагнул вперед, бормоча что-то успокаивающее. Вместе они увели фараона.