Проклятие (Тамплиеры - 5)
Шрифт:
– Видите, мессир, - продолжал толстяк, отведав руанского кипятка, здешний командор исчерпывающе привержен монастырскому распорядку. Даже приезд столь высокочтимых гостей не побудил его проявить чувство гостеприимства.
Жак де Молэ отхлебнул постного напитка и поморщился. Но явно не от его вкуса, а от слов капеллана.
– Просто господин командор хорошо меня знает. Я бы не оценил движение души, идущее в обход устава. Так что этот кипяток ничего не доказывает. Не забывайте о том, кто сидит в подвале этого замка. Я думаю и господин
Присутствующие мысленно пожали плечами. Все же они до конца не верили в бескомпромиссную, свирепую суровость старика. Они знали о старой его дружбе с де Шарне и столь непреклонная требовательность, даже придирчивость, обращенная на старинного приятеля, к тому же в высшей степени уважаемого и достойного человека, казалась им наигранной. Но и игра, и притворство были до такой степени не в характере старика, что капеллан с генеральным прокурором пребывали в растерянности и некотором смятении. Так всегда бывает с подчиненными, когда они перестают понимать своего начальника.
Ну, что, в самом деле, особенного, отыскался в отдаленной заброшенной капелле один не вполне добропорядочный комтур. Для чего же устраивать свистопляску с инспекцией, нагнетать угрюмую подозрительность. Этого, извращающего человеческую природу негодяя, надобно, конечно, наказать, может быть даже изгнать из ордена, но для чего бросать тень на все благородное сообщество?!
– Мессир, - не удержался де Аньезьеко, хотя знал, что великий магистр не любит, когда ему возражают.
– Мессир, мы три капеллы досконально обследовали на пути сюда, и, согласитесь, не обнаружили ничего, что...
– Не обнаружили, - подтвердил великий магистр, внимательно глядя на говорящего.
– Но даже не это главное.
– А что же, брат Николя?
– А то, что саму эту проверку мы затеяли получив известие от самого брата Жоффруа. Он не стал скрывать от верховного капитула нелицеприятный факт, а ведь у него достало бы возможностей скрыть его. Он сам бы мог покарать провинившегося комтура. Устав ордена позволяет ему сделать это. Это ли не проявление лояльности, искренности и добронравия?
Капеллану его речь казалась столь убедительной, что он почти победоносно поглядел на Великого Магистра.
Жак де Молэ кивнул.
– Да, вы правы, брат Николя, посылая нам это известие, он продемонстрировал свое чистосердечие. Но подумайте и о том, что Жоффруа де Шарне не мальчик, он мог догадываться, что сразу вслед за таким известием может последовать инспекция, а, стало быть, имел возможность загодя подготовиться к ней.
Де Аньезьеко развел руками. Де Бонна поперхнулся кипятком. Они не могли поверить, что их благородный магистр способен на такую изощренную подозрительность. Жака де Молэ все любили и ценили за другое, за рыцарскую открытость, благородство.
Он предпочитал быть преданным, чем подозревать кого бы то ни было заранее. Что с ним произошло?! Этот вопрос задавали себе спутники Жака де Молэ и, не находя
Замешательство в комнате продлилось бы, когда бы вошедший служка не объявил, что командор Нормандии Жоффруа де Шарне просит у Великого Магистра ордена Храма Соломонова позволения войти.
Командор Нормандии был невысок ростом и непримечателен ликом. Разве, что трагически опущенные края бровей привлекали к себе внимание. Казалось, что этот старик в простом черном облачении непрерывно находится в состоянии скорби. Между тем, это был уравновешенный и даже добродушный человек. Он сдержано, но душевно поприветствовал высокопоставленных братьев, поинтересовался, как они трапезничали, как путешествовали, нет ли у них каких-либо пожеланий.
– Не будем тратить краткое время наше на разговоры, хотя и добропорядочные, но пустые, - довольно резко прервал словоизлияния командора Великий Магистр, - вы отлично знаете, брат, какое дело привело нас под крышу этого обиталища.
Командор грустно кивнул. Было видно, что тон друга его весьма озадачил. Внутренние края бровей поднялись, отчего выражение лица сделалось весьма сложным: скорбь смешалась в нем с недоумением.
– Мы можем приступить хоть сейчас, мессир.
– Вот и приступим с Божьей помощью.
Командор поклонился.
– Кого бы вы предпочли увидеть прежде, самого ли грешника, или свидетелей его прегрешений?
Жак де Молэ в легкой задумчивости погладил бороду.
– Приведите... как его зовут?
– Арман Ги.
Командор повторил эту команду в темноту коридора и она была тут же выполнена.
За время своего сидения в подвале, комтур Байе не успел обтрепаться и обовшиветь, и даже сохранил приличествующую чину осанку. Только глаза провалились. И горели как у сумасшедшего. Это было заметно в полумраке комнаты.
Де Аньезьеко и де Бонна, сидевшие за длинным столом по обе стороны от великого магистра, невольно отпрянули и вжались в спинки своих кресел, таково было воздействие этого горящего взгляда.
Руки Армана Ги были связаны за спиной. Два дюжих рыцаря держали его за локти.
– Ты Арман Ги, бывший комтур Байе?
– спросил Великий Магистр негромким, но твердым голосом.
– Да, именно так меня зовут, - густым, слегка рычащим басом ответил комтур.
– Откуда ты родом?
– Из Нарбонна.
Капеллан и генеральный прокурор многозначительно переглянулись.
– Проклятый дольчинианин, - прошептал де Аньезьеко.
– Когда ты стал комтуром Байе?
– продолжал допрос Великий Магистр.
– Год назад.
– Чьим попущением?
– Вашим, мессир.
Де Молэ посмотрел в сторону командора, занявшего скамью в стороне от стола под высоким стрельчатым окном.
– Да, мессир, - подтвердил тот, - на патентном листе оттиснута ваша печать. Но, справедливости ради, должен заметить, что представлял господина Ги я.