Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания
Шрифт:
В наступившей тишине было прекрасно слышно, как потрескивает огонь в камине. Дрей, переводя потрясенный взгляд с Дагадда на Гвендолен и обратно, казалось, опасался глотать воздух. Дагадд угрюмо смотрел на свои руки, не поднимая глаз и даже не прикасаясь больше к отставленной кружке.
— Гвендолен, я понимаю, что вы чувствуете, — осторожно заговорил Кехтан. — Но как вы это представляете себе? Вы предлагаете бороться со всей стражей Круахана? Взять протекторат штурмом?
— Меня же ты нашел и принес сюда, — Гвендолен по-прежнему смотрела в упор. — Ты можешь. Я это прекрасно знаю.
— Да, — Дагадд наконец разомкнул губы, и его голос прозвучал так низко, словно ветер загудел в каминной трубе. —
— Эбер никогда ничего плохого тебе не сделал!
— А тебе?
— Это мое дело! — Гвендолен наконец закричала, но облегчения ей это не принесло. — Что и как между нами было, это тебя не касается! Он передо мной ни в чем не виноват, раз я так считаю, и все!
— Ошибаешься, Гвен. Все, что происходит с Хранителями Чаши, касается любого из них. И я ему этого никогда не прощу.
Наверно, именно потому, что Дагадд заговорил совершенно понятно и правильно, на Гвендолен вдруг накатил безотчетный ужас. Если бы можно было убежать и спрятаться, она бы давно это сделала. Но сердце ее с силой колотилось о ребра в такт уходящим минутам, и каждый удар громче и громче отдавался в ушах.
— Дагди, послушай! Ведь ты на свободе, а его… они его приковали и не дают пошевелиться! Они хотят, чтобы он им рассказал о Чаше! Я не знаю, что они могут сделать, если он не скажет! Ты можешь… можешь его ненавидеть, но не дай им хоть что-нибудь у него выведать!
— Он ничего такого не знает, — Дагадд совершенно спокойно пожал плечами. — Так что опасаться незачем.
— Как ты способен…?!
Видимо, Гвендолен окончательно захлебнулась отчаянием и отвращением, и ее вопль ударил, словно плеть, так что Кехтан на мгновение прижал ладони к ушам, а Дагадд слегка поморщился и снизошел до пояснения:
— Неужели ты еще не поняла, кто мы такие на самом деле, Гвен? Кем мы должны были стать? Ты считаешь, Создатели Ордена все должны воплощать добро? Откуда же тогда возьмется наша сила? Я прекрасно чувствую, как в море поднимается волна прилива, как в предгорьях просыпается ветер, как дождь освобождается из облаков, и эта сила проходит через меня. Ты полагаешь, в природе есть милосердие? Только справедливость.
— Дагди! Я… я умоляю тебя!
Гвендолен уже не слышала и не понимала, что он говорит. Она наполовину оглохла от беспощадного стука времени в ушах и ослепла от слез, которые вдруг потекли сами, попадая ей в рот, смешиваясь с кровью из разбитых губ, прожигая красные дорожки на щеках, такими горькими они были. Она упала на колени, скорчившись, касаясь волосами пола, выворачиваясь от боли, что грызла ее бок острыми зубами, но теперь Гвендолен не понимала, что на самом деле болит — следы от сапог стражи или сердце. Она захлебывалась в этом унижении, потому что отчетливо сознавала — все бесполезно, и все кончено. Ничего не сделать. Ничего.
— Даже если бы я хотел что-то сделать, Гвен… я бы вряд ли смог. У моей силы свои понятия о справедливости. И ты напрасно так убиваешься. Каждому свое.
Сзади чьи-то руки подняли Гвендолен за локти, и голос, который она определенно знала, но не теердо помнила, кому он принадлежит, произнес:
— Пойдем отсюда, Линн. Что еще нам остается делать?
Гвендолен потащилась к дверям, шатаясь, но относительно послушно, смаргивая слезы — но не потому, что представляла, куда идти и как действовать дальше, а потому, что ей надо было хоть что-то делать, переставлять ноги, иначе образовавшийся внутри нее отсчет времени становился совершенно нестерпимым. Если все время двигаться вперед — становилось ненамного, но все-таки легче, и потому она твердо намеревалась идти, пока не упадет. Боль в боку уже не досаждала ей, наоборот. Гвендолен воспринимала раздирающие бок зубья как драгоценный подарок судьбы,
Гвендолен махнула рукой в сторону преследующего ее человека, не прекращая упорно продираться вперед, хотя ноги слушались неохотно.
— Линн! Остановись! Послушай меня!
Тогда ей пришла в голову замечательная идея. Она вытащила из-под плаща какой-то увесистый предмет, про себя порадовавшись собственной предусмотрительности, что придумала захватить его с собой, и с силой кинула в своего неотвязного спутника. Предмет не долетел до цели, а с шумом шлепнулся в лужу, и человек бросился его подбирать.
Дождь продолжал идти, и плотная ткань кошелька с туго стянутым горлом быстро намокла, сделав его еще тяжелее. Дрей с некоторым потрясением заглянул внутрь — самые полновесные золотые монеты таширской чеканки явственно доказывали, что если тан Эвнорий и привык платить во много раз меньше за уже оказанные услуги, то ему просто повезло. Решив вознаградить Гвендолен Антарей перед началом ее подвигов, он лишился бы всех сокровищ своего Дома.
Надо отдать Дрею должное — он задержал взгляд совсем ненадолго. И ему далеко не сразу пришло в голову, что он держит в руках состояние, с лихвой покрывающее все его долги, и нынешние, и те, которые он надумал бы сделать. Но когда он через мгновение поднял глаза — улица, задернутая серым занавесом падающей с неба воды, была пуста. Единственные силуэты, просматривающиеся сквозь дождь, принадлежали верхним этажам темных домов, нависавшим над боковыми переулками.
— Линн! Вернись, я прошу тебя!
— Гвендолен! — Кехтан, догонявший их сзади, заметно запыхался. — Куда она делась? Гвендолен!
Переулки ответили эхом. Наверно, Круахан хотел, чтобы на его улицах осталось хотя бы имя Гвендолен Антарей, когда-то бродившей по неровным булыжникам, выполянвшей в небе крутые виражи на фоне ярко-желтой луны над шпилями, любившей и оставившей свою любовь в этом городе. А теперь окончательно исчезнувшей в потоках дождя.
"Другу моей души и брату по Изировым таинствам, досточтимому Лэйсаллю с Западного берега, обращаю я эти строки. Ты опять будешь пенять мне, что я слишком часто берусь за перо, и что это вредно для моих глаз, которые последнее время не могут даже толком различить те строки, что я вывожу на бумаге. Но пока рука моя помнит, как пишутся буквы, это останется величайшим утешением для меня. Мне кажется, что цепочка из слов, тянущаяся по листу вслед за моим пером, словно нить, которая протягивается во время, и этой нитью связан я со всеми, кто придет сюда в храм Изира следом за мной, и с кем я не смогу побеседовать иным образом. Хотя мечтал бы я застать другое время и других людей в Круахане. Впрочем, пишу я не затем, чтобы изобличать нравы, любезный мой Лэйсалль. Хочется мне поведать о странных и непостижимых событиях, что случились в Храме на днях.
Вечером после трапезы, как всегда, я сидел у ног Изира и читал молитвы. Шел дождь, и быстро темнело, все прихожане разошлись, и я решил запереть двери на ночь, потому что вряд ли кто-то зашел бы уже в Храм в такое время и такую погоду. К тому же, если держать двери открытыми, сырой воздух проникает внутрь и может повредить краски на ликах Изира и Астарры. Итак, я поднялся и пошел к выходу, вязв маленькую лмапу. Я твердо знаю все ступеньки у дверей и могу не глядя задвинуть засовы, но почему-то я освещал себе путь. Это в очередной раз Изир показывал мне свои знаки, потому что иначе мои полуслепые глаза не увидели того, что происходило снаружи, у входа в Храм.