Проклятие
Шрифт:
Вникаем, вдумываемся, опять проклятия, дочь проклинает мать, семейка, опять гены! Хоть ты тресни, ничем другим не объяснишь. И вот — роковое продолжение дурной, черной драмы. Слово дочери на этот раз, как страшный меч, пронзило душу безумной, несчастной матери, как ни странно, насморк разом прошел, как рукой сняло, и хитрых лекарств не надо, она не замечает, что перестала шмыгать носом, она, сокрушенная сердцем, выскочила, как ошпаренная, в безнадежно стрессовом состоянии покатилась колбаской вон. Занималась тьма, той неприятной осенью очень обижались на непогоду, бабьего лета вовсе не было, а в этот бесславный вечер погода выдалась на редкость непроглядно и безнадежно паскудная, самая что ни на есть гнусная, ветер выл, старался, саднил, подхлестывал и метался, беспросветно, тоталитарно, пьяно, того гляди начнется подлый, жуткий дождина; ближе к автобусу бодрого стрекача дала наша Анна Ильинична, всё бегом да на больных, ватных ногах, чешет, их не чувствуя, несется, как молодая, гнала себя, на хороший аллюр перешла, Москва—Воронеж, скорость развила, как если бы не бесконечно обожаемая дочь, свет ее глаз, а она сама сорвалась с этого самого, надменного, вывихнутого, в котором, как известно, есть кость, сорвешься, покатишься, полетишь еще как, когда только что видела мистерию, мерзкую, отвратительную, жуткую, когда тебя отфутболят злобно и за дело, впечатление глубокое, надо думать, в ушах гремят проклятия Марины, ватные ноги истово будут
(ее рассказ дышал достоверностью — еще одно основание для реконструкции астралов, имевших место в Березняках, согласитесь, трудно допустить, что бешеное кружение на пятке причудилось, во сне приснилось безумной старухе или то была просто-напросто художественная гипербола, содержащая злобную клевету на любимую дочь, впавшую ненароком в ненавистное православие; единственное, что нас весьма сильно смущало и делало нарисованную картину недостаточно справедливой, так это ее явная тенденциозность — соль в том, что все это смахивало на тривиальные, стандартные, стереотипные обвинения, которыми ортодоксальное сознание награждает большинство религиозных сект, инкриминируя им половую распущенность, половые извращения и всякие чудовищные изуверства.)
…говорит, говорит, как заведенная, заговаривается, заикаться начала, зациклилась на одном и том же, остановившийся взгляд, словно кость в глазу, тяжелый случай; ушла от нас, мы облегченно, свободно вздохнули, тяжело иметь дело с душевно больной, успеет ли на последнее метро? Успела.
Она у себя. Мечется беспорядочно, бестолково, неуемно по комнате туда-сюда, как зверь в клетке, места не находила, душа раздавлена ужасом, боль души, неугасимая, страшная боль, поджимает, нарастает всё выше, выше, расходится, терзает, как тигр, куда себя деть от боли, состояние беспамятства и умоисступления, глотает поспешно, машинально, жадно несколько бесполезных таблеток пургена, затем без тягомотины (тягомотина характерна для печального шекспировского Гамлета: задержки сценического действия — художественный прием), очень торопится, бесхитростно, машинально намыливает шнурок, надежный лаз в смерть, желанную, позыв к полной гибели всерьез, полнота воодушевления, накинула петлю на шею, где гвоздь, куда подевался, родимый и милый, а добрый, правильный, верный костыль готов, давно терпеливо ждет ее. Вспорхнула, как молодая, легче птички на табуретку, раз! отпихнула ее капризно, злобно, решительно, зловещая простота, сколько можоху силенок (до двух никто не считает в такие минуты, считать до двух — это уже мудрость!), дернулась, судорожно дернулась еще и еще раз, навсегда затихла, готово, давно пора, чем раньше, тем лучше. Анна Ильинична нашла в старательно намыленной петле последнюю участь. Оставила скоропостижную записку, читаешь, сердце разрывается, отчаянный крик подбитой чайки: “Прости Мариночка, люблю, нет больше сил”.
Была и не малая наша вина в том, что этой выдающейся женщины нет в живых, мы, мы пронзили сердце наивной и простодушной Анны Ильиничне, доняли, сердце заныло, заболело, повело, увы, всё получилось с нашей безответственной натырки, с нашей подачи, виноваты-то мы виноваты, обличаемы совестью, но слишком долго обижаться на самих себя не очень у нас получилось, не наша стихия, да и вообще так устроена психика, удачно устроена. Бубер писал о “греховности самоистязания”, увлечение самоистязанием ведет к унынию, а уныние — явный грех, Бонэр с гордостью сообщает, что Андрей Сахаров, счастливый характер, не бичевал себя за то, что создал преступное оружие для преступного режима под руководством преступника Берия, зачем заниматься самоистязанием, не лучше что-то сделать полезное, возглавить правозащитное движение, подкрепить это движение авторитетом великого ученого? Поэтому мы подзабыли о своей вине, полностью переключились на обвинения Марины; дело в том, такая катавасия, о смерти Анны Ильиничны наши вегетарианцы-постники, праведники, святоши, угодники узнали не сразу, а чуть ли не через месяц — оказалось, странно, никто им не соизволил сообщить; соседи вообще не знали, есть ли у нее родственники (так живем!), взломали дверь: смрад густой шел, нос зажимай, неромантическая картина открылась им, висит женщина, ноги до пола достают, так шея оттянулась под весом тела, язык вывалился, огромный, как у отменной коровы, черный юмор, на плече язык лежит, открытый рот забит наглыми опарышами, шныряют гады, копошатся, жуть сколько, туда-сюда, на такой жирный, кондиционный опарыш хорошо карась берет, сразу поплавок кладет, лови мгновение, хотя вообще-то карась прихотлив, непредсказуем, порою лучше использовать манку; сколько этих противных опарышей! тьма, бездна; драма шекспирова, король на завтраке, не он завтракает, а им завтракают! Гениально, круговорот материи в природе, цикл…
Хоронили старую и заслуженную революционерку в закрытом гробу, на похороны никто из родных не пришел (если бы и знали, не пришли: муж Марины тяжко болел, не мог, у Марины характер, искренно прокляла мать чужой совсем мать для нее стала, не подумала бы являться, может, да и совестно было на глаза людям показываться).
Нежданно Кухне пришлось изумиться: оказалось, что Анна Ильинична не просто персональный пенсионер 1-й категории и старейший член партии, а имеет особые заслуги, словом, крупная фигура и знаменитость! Хоронили ее по высшему разряду, с чувством глубокой скорби, траурная музыка, почетные караулы, урну торжественно везли на лафете пушки, замуровали в кремлевской стене, отданы — вот что удивительно! — истинно воинские почести…
Тут придется сделать пояснение: случай, совпадение, то, что в физике зовется резонансом (Перельмана читайте — Занимательная физика), одновременность колебаний, от которой мосты запросто и то и дело рушатся. Долгое время причину победы революции и большевизма объясняли мистически (мистика, сгущающаяся и волнующая, тайна тайн, в белом венчике из роз впереди Иисус Христос — с большевиками Бог, Бог истории — Краткий курс, учили, сдавали, помним, революция победила потому что она не могла не победить!). После XX съезда пошла, поехала дрянь и чепуха полная, подкашивающая невнятица, неразбериха, чуть приоткрылись архивы, разворошили прошлое, перед нами махина новых, неосмысленных фактов, некоторые исследователи делают попытку трезво, честно взглянуть на события и передряги
Итак, она герой, великая женщина, умудрившаяся, пройдя через все фантастические превратности, сохранить чистое сердце и идеалы молодости, легенда, неразгаданный символ, посмертная слава (дым?), сияние славы, фанфары трубят — хоть пиши оптимистическую трагедию! Старые большевики, вся ленинская гвардия, тени отгремевшей эпохи, восторженно пожирают глазами ее портрет в траурной раме, подходят по очереди, ничтоже сумняшеся прикладываются к нему, как к чудотворной иконе, надрывно и с неизбывным староверческим упрямством зацеловывают.
Вот так-то, триумф, посмертным признанием закончилась цветистая биография Анны Ильиничны. Лучше поздно, чем никогда!
А вот вы отгрохайте 17 лет (на параше не просидишь), а потом и иронизируйте:
— Анна Ильинична, а вы сидели в БУРе?
Наконец, ничего не зная и не ведая о самоубийстве, о фанфарах и посмертной славе Анны Ильиничны, заявилась в Москву из своих Березняков наша непредсказуемая Губошлепия (очередной набег на Кухню), и это пришлось как раз на сороковины. Ахнули мазурики (не ждали такого подарочка, гром среди ясного неба), однако быстро оправились, молодые были, сил избыток, подл, подл, человек, сказал бы Достоевский.
Муж Марины, эдакая жалкая раскоряка на костылях, пагубные предосудительные последствия, жертва необычайного вывиха, со страшненькой, скучной, деревянной улыбочкой сообщал всем и каждому громким дружески-доверительным, сугубо конфиденциальным шепотом сообщал гадости, наговаривал встречному и поперечному три короба на Анну Ильиничну — страшный характер у тещи, если говорить по правде, невыносимый, ее, конечно, по-человечески бесконечно жаль, ее можно понять, надо понять и простить, простим, простим ее за всё, — пускал подобающую и приличествующую случаю слезу. После слезы начинались рассуждения, с другой, соперничающей стороны, — вы, конечно понимаете, что это клинический случай, типичный, хорошо известный по научной литературе, обстоятельно объяснен, разжеван Фрейдом, характерные симптомы налицо, легко просчитываются и описаны у Ясперса; затем осторожно упоминается о семейном проклятии, пущенном еще во времена Александра III, миротворца, неистовой местечковой бабкой, давящем на психику (вот только когда Кухня узнала о проклятии, узнать-то узнали, но большего значения не придали), объясняется, что ничего странного, загадочного в случившемся нет, вы ж умные люди, сами понимаете, всё на ладошке: шизофрения, мы имеем дело с профессиональной самоубийцей! Точно, как у достопамятной Цветаевой (“Послушайте! Еще меня любите / За то, что я умру) - взбалмошная, аномальная любовь к дочери, черная патология, синдром Цветаевой, неуживчивость, невыносимая сварливость, вздорность, ела их поедом, покойная теща непрерывно раздувала из мухи громадного слона, прямо мамонта, каких в природе не бывает (— Я смерть зову! Страшная катастрофа, у меня пропали очки! — Да вот они, Анна Ильинична!), склочность, стервозность, склонность к самоуправству, ревность, дрянцо с пыльцой, диктаторские замашки, “в комиссарах дух самодержавья”, она тиранствовала непрестанно, непрерывно, заедала чужой век, учила, как жить, взяла такую привычку, лезла куда не надо “комиссар дьявола”, загораживала свет солнца, мешала идти по выбранной дороге, патологическая ненависть к русской Православной церкви, не теща, а сущий изверг, та еще гнида, мешала людям честно жить, честно делать свое дело; дальше говорились о теще-удавленице уж откровенные и несусветные гадости, умственная ущербность, даже слабоумие, да, да, слабоумие, загадочная шизофрения сочеталась с тяжелым запором, выпячивались одни факты, замалчивались другие, установка на гибкую, хитрую мистификацию и продувной психоанализ, то же припев, следует быть честными и справедливыми, не надо обманывать самих себя, она была безнадежна и неизлечимо больна, одно к одному, деструктивный, революционный пафос саморазрушения, пафос жертвы, вы, разумеется, понимали, что Анна Ильинична не могла не кончить, как кончила, это столь естественно, никуда не денешься, не этим, так тем или иным изобретательным фортелем. Словом, жизнь, пусть она и подлянка, продолжается, едем дальше! мы вас ждем на блины с красной икрой, всё, как у людей, без модных новшеств, вкусен блин на поминках, за уши не оторвешь, пальчики оближешь, под водочку отлично идет, угощение на широкую руку, уплетай икру, сколько твоей душеньке угодно. Русские поминки, тризна — можно ли отказаться, когда так радушно приглашают, на таких поминках, если вы русский, невозможно, уж поверьте, искренне и окончательно не улиться, как последняя грязная, подлая свинья…
Дальнейшее нетрудно вычислить, предсказать, хорош спектакль со скандальчиком получился, безобразный постмодернизм вынырнул из-за угла, прощай радения, идеи, прощай община, долой матриархат, трам-бам-бам твою мать! долой, трам-бам-бам твою мать, перемать, гнет, иго, тиранию Марины! изустная апокрифическая, подмигивающая молва куковала и ликовала (еще и еще раз припомним Достоевского, знатока подполья, знатока беспросветно подлого человеческого сердца: Ничто нас так не радует, как падение праведника и позор его). Радуйся вражья рать, Березняки изжиты, свернуты, свергнуты, и если навсегда, то навсегда прощайте, рухнула, как карточный домик, большая, славная семья, союз нерушимый, в тартар провалился целый мир, кончились так печально глубокие, благотекущие религиозно-философские искания замечательной молодежи и их смелые, пионерские дерзания, черная кошка между ними проскочила. Водевильный разворот событий — всем тошно, агапа накрылась кое-чем, как говорят в лагере, хорошо говорят, разом всё превратилось в гадюшник, и они на какое-то время рванули, разбежались без оглядки все в разные и противоположные стороны, возненавидели друг друга наши божьи люди, праведники, их жены давно испытывали друг к другу тайное недоброжелательство.