Проклятое время (Недобрый час) (другой перевод)

Маркес Габриэль Гарсиа

– Можно подумать, что уже больше восьми.

И вдруг неожиданно его осенило: после того как камеры пустовали почти два года, Пепе Амадор опять за решеткой, а городок снова во власти трех убийц. Поэтому люди уже с шести сидят по домам.

– Странно. – Казалось, падре Анхель разговаривает сам с собой. – В такое время, как теперь, – да это просто безумие!

– Рано или поздно это должно было случиться, – сказал Тото Висбаль. – Страна расползается по швам.

Он проводил падре до двери.

– Листовки

видели?

Падре остолбенел.

– Снова?

– В августе, – заговорила слепая, – наступят три дня тьмы.

Мина протянула старухе начатый цветок.

– Замолчи, – сказала она, – и кончи вот это.

Слепая ощупала цветок и стала доделывать его, продолжая в то же время прислушиваться к голосу священника.

– Значит, опять, – сказал падре.

– Уже с неделю как появились, – сказал Тото Висбаль. – Одна оказалась у нас, и неизвестно, кто ее подсунул. Сами знаете, как это бывает.

Священник кивнул.

– Там написано: как было, так все и осталось, – продолжал Тото Висбаль. – Пришло новое правительство, обещало мир и безопасность для всех, и сначала все ему поверили. Но чиновники остались такими же, как были.

– А разве неправда? – сказала мать Мины. – Снова комендантский час, и опять эти трое убийц хозяйничают на улице.

– Есть и еще новость, – сказал Тото Висбаль, – говорят, снова собираются партизанские отряды.

– Обо всем этом написано, – подала голос слепая.

– Абсурд какой-то, – задумчиво сказал падре. – Ведь положение теперь другое. Или по крайней мере, – поправил он себя, – было другим до сегодняшнего вечера.

Прошло несколько часов, прежде чем он, лежа без сна в духоте москитной сетки, спросил себя, не стояло ли время на месте в течение всех девятнадцати лет, которые он провел в этом приходе. Перед своим домом он услышал топот сапог и звон оружия, предшествовавшие в другие времена винтовочным выстрелам. Только на этот раз топот стал слабеть, вернулся через час и удалился снова, а выстрелы так и не прозвучали. Немного позже, измученный бессонницей и жарой, он понял, что уже давно поют петухи.

По крикам петухов Матео Асис попытался установить, который час. Наконец его, словно на волне, вынесло в явь.

– Сколько времени?

Нора Хакоб протянула в полутьме руку и взяла с ночного столика часы со светящимся циферблатом. Ответ, который она должна была дать, разбудил ее совсем.

– Половина пятого, – сказала она.

– Дьявольщина!

Матео Асис соскочил с постели, однако головная боль и металлический привкус во рту заставили его умерить стремительность движений. Он нащупал в темноте ногами ботинки.

– Меня может застать рассвет, – сказал он ей.

– Неплохо было бы, – отозвалась она и, включив ночник, снова увидела знакомую спину с выступающими позвонками и бледные ягодицы. – Тогда тебе пришлось бы просидеть здесь до завтра.

Она была совсем нагая, край простыни едва прикрывал лобок. При свете лампы голос ее терял томное бесстыдство.

Матео Асис обулся. Он был высокий и плотный. Нора Хакоб, уже два года принимавшая его от случая к случаю, мучилась от необходимости молчать о мужчине, который, по ее мнению, создан был только для того, чтобы женщина хвасталась связью с ним.

– Ты растолстеешь, если не будешь за собой следить, – сказала она.

– Это от хорошей жизни, – прибавил он, скрывая недовольство, и со смехом добавил: – А может быть, я в положении?

– Если бы мужчины рожали по воле Божьей, они бы не были такими эгоистами.

Он прошел в ванную и помылся, стараясь не вдыхать воздух глубоко – любой запах сейчас, на рассвете, был запахом Норы. Когда он вернулся, она уже сидела на постели.

– Как-нибудь на днях, – сказала Нора Хакоб, – мне надоест играть в прятки, и я расскажу всем обо всем.

Он взглянул на нее, только когда оделся совсем. Она вспомнила о своих отвислых грудях и, продолжая говорить, подтянула простыню к подбородку.

– Не верю, что придет время, – сказала она, – когда мы сможем позавтракать в постели и остаться в ней до вечера. Впору вывесить самой на себя анонимку.

Матео Асис весело рассмеялся.

– Старый Бенхаминсито тогда умрет, – сказал он. – Кстати, как он поживает?

– Представь себе – ждет, чтобы умер Нестор Хакоб.

Она увидела, как он, уже в дверях, поднял в знак прощания руку.

– Постарайся приехать в сочельник, – сказала она.

Он обещал, а потом пересек на цыпочках патио и вышел на улицу. Его кожу смочило несколько мелких холодных капель. На площади его остановил окрик:

– Руки вверх!

Перед глазами вспыхнул свет карманного фонарика. Он отвернул лицо в сторону.

– Футы, черт! – выругался невидимый за светом алькальд. – Поглядите только, кого мы встретили! Сюда или отсюда?

Он погасил фонарик, и Матео Асис увидал алькальда и трех полицейских. Алькальд был свежевыбритый и умытый, и на груди у него висел автомат.

– Сюда, – сказал Матео Асис.

Чтобы разглядеть время на своих часах, алькальд подошел поближе к фонарному столбу. До пяти оставалось десять минут. Безмолвным взмахом руки он подал знак полицейским прервать комендантский час и стал ждать, пока замрет сигнал трубы, внесший в рассвет печальную ноту.

Попрощавшись с полицейскими, он пошел вместе с Матео Асисом через площадь.

– Ну все, – сказал он. – С писаниной покончено.

Усталости в его голосе было больше, чем удовлетворения.