Проклятое время (Недобрый час) (другой перевод)

Маркес Габриэль Гарсиа

Он говорил, понизив голос, и голос его звучал теперь напряженно и доверительно. Казалось, что парикмахер поглощен работой, а выражение лица у него было как у малограмотного человека, ставящего свою подпись.

– Скажи мне, пожалуйста, Гуардиола, – спросил судья почти торжественно, – что ты обо мне думаешь?

Парикмахер, уже начавший его брить, помедлил, прежде чем ответить.

– До этого разговора я думал, что вы человек, который знает, что уйдет, и хочет уйти.

– Думай так и впредь, – улыбнулся судья.

Он

дал побрить себя с таким же мрачным безразличием, с каким позволил бы себя обезглавить. Пока парикмахер тер ему подбородок квасцами, пудрил его и чистил ему одежду мягкой щеткой, глаза судьи Аркадио оставались закрытыми. Снимая с него простыню, парикмахер словно невзначай сунул ему в карман рубашки сложенный лист бумаги.

– Только в одном вы ошибаетесь, судья, – сказал он. – В нашей стране еще такая каша заварится.

Судья Аркадио огляделся – ему хотелось удостовериться в том, что они в парикмахерской по-прежнему одни. Палящее солнце, постукивание швейной машинки в тишине позднего утра и неумолимый понедельник вызывали у него такое чувство, будто они с парикмахером одни в городке. Он вытащил из кармана засунутый туда лист и стал читать.

Парикмахер, повернувшись к нему спиной, наводил порядок на столике.

– «Два года обещаний, – процитировал он по памяти. – И все то же чрезвычайное положение, та же цензура, те же чиновники».

Увидев в зеркале, что судья Аркадио все прочитал, он сказал ему:

– Передайте другому.

Судья Аркадио спрятал листовку в карман.

– А ты смелый человек!

– Если бы я хоть раз в ком-нибудь ошибся, – сказал парикмахер, – меня бы уже давным-давно продырявили. – А потом, став совсем серьезным, добавил: – Смотрите, судья, никому ни слова!

Выйдя из парикмахерской, судья Аркадио почувствовал, что во рту у него совсем пересохло. Он попросил в бильярдной две двойные порции крепкого и, выпив их одну за другой, понял, что времени впереди у него еще много. Как-то в страстную субботу, еще в университете, он, чтобы воспитать в себе силу воли, прибегнул к крайнему средству лечения дурной болезни: совершенно трезвый, зашел в уборную какого-то бара, посыпал себе порохом шанкр и поджег.

Когда он попросил четвертую двойную порцию, дон Роке налил ему меньше.

– Если вы будете продвигаться такими темпами, – улыбнулся хозяин заведения, – вас, как тореадора, придется выносить на плечах.

Судья Аркадио тоже улыбнулся, но одними губами – глаза его оставались потухшими. Через полчаса он пошел в уборную, помочился и, перед тем как выйти, скомкал листовку и бросил ее в очко.

Вернувшись к стойке, он увидел рядом со своим стаканом бутылку, на которой чернилами был отмечен уровень жидкости.

– Это я сделал специально для вас, – сказал дон Роке, лениво обмахиваясь веером.

Они были одни в заведении. Судья Аркадио налил себе полстакана и принялся медленно пить.

– Знаете что? – сказал он.

Не поняв, слышит его дон Роке или нет, судья Аркадио продолжал:

– Еще такая каша заварится – не расхлебаешь.

Дон Сабас взвешивал на кухонных весах свой маленький, как у птахи, обед, когда жена сказала, что снова пришел сеньор Кармайкл.

– Скажи, что я сплю, – шепнул он ей на ухо.

И правда, уже десятью минутами позже он спал. Когда он проснулся, воздух был горячим и жара парализовала весь дом. Шел уже первый час.

– Что тебе снилось? – спросила у него жена.

– Ничего.

Она не будила его, дожидаясь, чтобы проснулся сам. Через минуту она вскипятила шприц, и дон Сабас сделал себе в бедро укол инсулина.

– Уже года три, как тебе ничего не снится, – сказала жена с запоздалым разочарованием.

– Кретинка! – крикнул он. – Чего ты от меня хочешь? Нельзя видеть сны по заказу!

Был случай, несколько лет назад, дон Сабас, задремав ненадолго после обеда, увидел дуб, на котором вместо цветов росли бритвы. Правильно истолковав этот сон, жена выиграла по лотерее.

– Не увидел сегодня, увидишь завтра, – примирительно сказала она.

– Ни сегодня, ни завтра! – раздраженно ответил дон Сабас. – Не воображай, что я буду видеть сны специально для твоей блажи.

Он опять прилег на постель, пока жена наводила порядок в комнате. Все режущие и колющие предметы были уже давно отсюда изгнаны. Через полчаса дон Сабас медленно поднялся, изо всех сил стараясь не давать воли гневу, и стал одеваться.

– Так что же сказал Кармайкл? – спросил он ее.

– Зайдет позднее.

Они заговорили снова, только когда сели за стол. Дон Сабас клевал по крошке свою нехитрую диету, а она поставила перед собой обильный завтрак – явно чрезмерный, если посмотреть на ее хрупкую фигурку и томное выражение лица. Она долго раздумывала, прежде чем решилась задать вопрос:

– Чего он хочет?

Дон Сабас даже не поднял головы.

– Чего он может хотеть? Денег, конечно.

– Так я и думала, – вздохнула жена и с сочувствием продолжала: – Бедный Кармайкл! Через его руки уже столько лет проходят горы денег, а ему приходится жить на подаяния.

Говоря, она постепенно утрачивала интерес к завтраку.

– Не откажи ему, Сабитас, – сказала она. – И Бог тебя наградит.

Жена положила на тарелку крест-накрест вилку и нож и с любопытством спросила:

– А сколько ему нужно?

– Двести песо, – невозмутимо ответил дон Сабас.

– Двести песо?

– Представь себе!

В отличие от воскресений, которые были самыми загруженными его днями, понедельники у дона Сабаса были обычно спокойными. Он мог часами дремать у себя в конторе перед электрическим вентилятором, в то время как скот в его стадах рос, тучнел и умножался. Сегодня, однако, не выдалось ни одной свободной минуты.