Проклятый год

Первым съели Йоргенсена. Он сильно вывихнул ногу. Белую, длинную ногу. С ним никто не успел подружиться, но в памяти Кэма все равно застряло полтысячи разных подробностей.

Нет, так дальше нельзя.

Кэм помнил,

что Йоргенсен никогда не сквернословил и неизвестно для чего берег свои кредитные карточки и водительские права. А еще он был охоч до работы и в тот роковой день в буквальном смысле свалился от усталости.

Потом были другие жертвы, которых Кэм успевал расспросить — откуда пришли, что умели делать. Разговоры скрашивали будни, но когда он высасывал костный мозг из чьей-нибудь фаланги, казалось, призрак вот-вот явится за своим пальцем. Юноше выделяли лишнюю порцию еды, потому что он никогда не отказывался сходить за дровами, даже если снега наметало выше крыши.

Ночи тянулись долго — никаких воспоминаний не хватит. Эрин соглашалась на секс, только когда хотела согреться, — занять себя больше было нечем, оставалось лишь ковырять похожие на ожоговые струпья да прислушиваться к стонам и шепотку разговаривающих во сне обитателей хижины.

Поэтому, когда Мэнни постучал в стену и что-то крикнул, Кэм даже обрадовался.

Эрин пошевелилась, так и не проснувшись. Она умудрялась дрыхнуть по двенадцать-тринадцать часов кряду. Другие с проклятиями и мычанием начали приподниматься на локтях, вытягивать шеи. Когда Мэнни вошел в дверь и впустил внутрь струю холодного воздуха, в ответ раздались негодующие крики. Свежий воздух разогнал призраков.

Вошедший подросток — и без того низкорослый для своих пятнадцати лет — согнулся еще больше. Низкий потолок даже ему не позволял стоять прямо. Если бы удалось нашакалить достаточно стройматериалов, потолки по привычке сделали бы высокими. Оказалось, однако, что ограниченное пространство прогревалось быстрее, поэтому крышу до возвращения зимы решили опустить еще на несколько десятков сантиметров, настелив из высвободившихся досок лишний накат.

— Кто-то поднимается из долины, — объявил Мэнни.

— Что-о?

— Прайс хочет зажечь костер.

— С какой это стати?

— По долине идет человек. В нашу сторону.

Кэм потянулся поверх Эрин разбудить Сойера, но тот уже не спал. Ладонь Кэма наткнулась на напрягшийся бицепс соседа. Тлеющие в очаге угли едва освещали их закуток, в тусклом отсвете больше угадывался, чем был виден, свежеобритый череп Сойера, напоминающий в профиль поставленную вертикально пулю.

— По долине, говоришь? — откликнулся тот. — Как ты его отсюда мог разглядеть?

Мэнни покачал головой.

— Он с фонариком.

Калифорнийская сьерра на востоке от безжизненного Сакраменто состояла из одних прямых линий. Ущелья и склоны сходились под острыми углами; все пики либо утыкались в небо пирамидами, либо вертикально обрывались вниз от плоских, как стоянки для машин, макушек. Панорама, залитая мягким звездным светом, внушала Кэму надежду: красота — вот она, никуда не делась, он еще способен ее замечать.

К тому же наступал то ли апрель, то ли май, скоро потеплеет и можно

будет спать на воздухе, а не в зловонной избушке.

Даже без отмороженных пальцев ног Мэнни шустро петлял между еще не изрытых водоносами сугробов. Кэм и Сойер не отставали. Вершина горы — что божья ладонь; день и ночь охотясь за мелкими грызунами и птицами, обитавшими у кромки леса и не дававшими взойти ни единому зеленому ростку, они излазили каждую пядь бесплодной макушки.

Люди поселились здесь год назад или чуть больше. Приближение весны, как бы ни врал самодельный календарь, ощущал каждый.

Засиделись они здесь.

Джим Прайс отправил всех обитателей второй избушки, даже свою бабу Лоррейн, у которой всего три недели назад случился выкидыш, таскать дрова на верх пологой гряды. Кэм прежде не замечал, чтобы Лоррейн хромала. Хотя сейчас многие еле волочили ноги.

Сам Прайс не отходил от кучи валежника, тыкал пальцем, выкрикивал распоряжения, то семеня рядом с одним носильщиком, то спешно подскакивая к другому, чтобы помочь взвалить на чужую спину очередную вязанку. «Вот и ладненько, понесли», — приговаривал он. И действительно — многие недолго протянули бы без моральной поддержки. Добрую половину тех, кто жался к Прайсу, составляли покалеченные, забитые души, изголодавшиеся по отеческому вниманию. В свои сорок шесть Джим был старше остальных обитателей вершины как минимум на двенадцать лет.

Сойер, выставив вперед заросшую черной щетиной голову, спикировал к веренице носильщиков. Перекрикивая Прайса, он принялся останавливать людей, хватая их за рукава. Тем временем Кэм направился к месту, где те складывали три большие кучи дров — непомерно большие.

Мэнни семенил следом, махая рукой в сторону долины. В голосе — явное нетерпение:

— Вот он! Вот он!

Кэм вместо долины посмотрел на ближние горы. Обитатели соседней вершины зажгли аж три костра. Оранжевые искры рассыпались жидкими снопиками, и все же сигнал невозможно было не заметить.

— Теперь видишь? — спросил Мэнни и тут же выкрикнул: — Э-ге-ге!

Несколько людей-теней по соседству тоже прокричали нечто ободряющее. Звук их голосов не мог рассеять черноту долины, но против воли в сердце Кэма затеплилась робкая надежда.

Внизу, примерно в полутора километрах, упавшей на землю звездочкой лихорадочно тыкался в складки местности тонкий лучик света.

— Не иначе с самого утра идет, — заметил Кэм.

— Разве такое расстояние можно одолеть за один день?

— Или успеваешь за день, или кранты.

Прайс подскочил к ним, одной рукой прижимая к груди жестяную миску тлеющих углей и величаво помахивая другой редким встречным доходягам.

Туловище Джима Прайса походило на крепко сбитый бочонок, отчего при свете дня он казался полноватым. В темноте тусклое свечение углей из всего лица выхватывало только выступы скул, погружая остальные черты в глубокую тень. Из-за шрамов на подбородке, приобретенных во время последнего набега в зону ниже трех тысяч метров над уровнем моря, бородка Прайса по форме напоминала песочные часы. Его улыбка одновременно и притягивала, и отталкивала, хотя Кэм, очевидно, выглядел ничуть не лучше, потому что, бросив на его лицо беглый взгляд, Джим быстро отвел глаза.