Проклятый город. Однажды случится ужасное...
Шрифт:
Это была бесконечно грустная истина: много ли найдется в жизни любого мужчины таких женщин, которыми он безумно увлекся уже после первого короткого обмена незначительными фразами, после первой же улыбки? Многим ли женщинам удавалось пробудить в нем мгновенно вспыхивающее желание — не только сексуальное, но и выходящее далеко за его пределы: узнавать, защищать, обладать?
Но, так или иначе, Одри уже была в опасности. Она рассказала ему о последнем разговоре с Антуаном, а также о своих подозрениях относительно его роли в судьбе одного из учеников, Бастиана Моро. И еще… «Я думаю, Антуан следил за моими окнами сегодня вечером…»
Конечно, это мог быть Антуан. И кто угодно другой. Ее бывший муж, например… интересно, почему он
Или нет.
А впрочем, даже если бы речь шла толькооб Антуане, разве от этого опасность становилась меньше? Какую роль играл Антуан в происходящем? А Клеанс? «Ее фирма „Гектикон“ покрывает какие-то махинации ее мужа. Она оплатила учебу Бастиана Моро и дом для его родителей… Почему — не понимаю…» Так же как и Одри, Николя этого не понимал (или в очередной раз пытался не замечать очевидного?). Был ли Бастиан Моро тем самым ребенком, о котором ему говорила астролог Сюзи Блэр? Которого она сама пыталась отыскать?
Он посмотрел на часы. Было около восьми утра. Если Бастиан Моро пришел раньше, значит, он его пропустил. Николя приехал не затем, чтобы поговорить с Бастианом — еще не хватало рассказывать мальчику все эти абсолютно неправдоподобные вещи! — он просто хотел увидеть этого мальчика. Рассмотреть его как можно лучше. По крайней мере, убедиться, что он способен его узнать. Хотя был в этом совсем не уверен. Во время конференции все произошло так быстро: крик, телефонный звонок…
Он переключил внимание на ограду лицея. Она выглядела столь же внушительной, как и парковая ограда, что высилась напротив нее, и была украшена множеством позолоченных завитков в старинном барочном стиле. Пестрая масса учеников, их родителей и шоферов, текущая вдоль ограды лицея, уже начинала редеть. Воспоминания о прошлом понемногу вытеснили совсем недавние — о минувшей ночи. Ничего не изменилось, подумал Николя, разве что ученики теперь не носят форму английского образца, которую приходилось носить ему и прочим во времена предшественника Антуана.
Николя как будто разом окунулся в прошлое. Увидел самого себя, уже старшеклассником, нехотя плетущимся на занятия… Хотя нет, он тогда приезжал в лицей на велосипеде, поскольку не хотел идти вместе с матерью: в те времена она работала в лицее, и ее присутствие лишний раз напоминало, что только благодаря ей его туда зачислили. Его утешало лишь то, что на перемене он снова встретится со всей своей компанией — с Chowder Society и особенно с Клеанс, носившей форму с самоуверенной, отстраненной небрежностью девушки, которая сменила платье от известного кутюрье на лицейское одеяние только на время занятий. Клеанс и ее великолепное тело, все состоявшее из трепетных изгибов, ее горделивая манера держаться… Все в ней говорило о будущем завоевательницы — масштаба голливудской звезды, принцессы Монако, жены французского посла в Соединенных Штатах… но уж никак не о будущем жены директора лицея из Лавилль-Сен-Жур…
Мало-помалу лицейская ограда словно растворялась перед его глазами, уступая место отдельным картинам из прошлого: Антуан, бегущий по стадиону, далеко впереди остальных, с победоносной улыбкой на губах, одержимый стремлением к успеху — наследственная черта… до тех пор, пока его отец не решил сдаться… Флориана, уже тогда сухая как щепка, на какой-то вечеринке, преувеличенно заметно хлопающая ресницами всякий раз, когда встречается с ним взглядом, и встряхивающая волосами с видом маленькой девочки… Жиль Камерлен, трясущийся, словно в лихорадке, на одном из спиритических сеансов, после того как попробовал зелье, состряпанное для всех Флоранс Нобле, — и произносящий совершенно не своим, гортанным и гулким голосом, словно идущим из ниоткуда, непонятные
Ледяная зима — да, именно ледяная, а не туманная… снег в том году почти вытеснил туман (но в следующем году туман взял полный реванш: долгие дни видимость была всего в пределах десяти шагов!), когда город казался огромным застывшим барельефом… незабываемый вид собора Сен-Мишель, похожего на призрачный корабль, с горгульями, покрытыми инеем и сверкающими на солнце, словно осыпанными алмазной пылью… а когда солнца не было — напоминающими бледных выходцев с того света… Та зима, когда все перевернулось… и все закончилось.
Николя почувствовал, что погружается в мрачную меланхолию, сковывающую его тело смертельным холодом. Встряхнувшись, он попытался вернуться в окружающий мир. Теперь за оградой лицея уже никого не оставалось — он пропустил Бастиана Моро. Или же тот вообще не пошел сегодня в лицей… а может быть, у него не было первого урока. Или он мальчика просто не узнал.
Растерянный и раздраженный, Николя уже собирался уезжать, одновременно спрашивая себя, не стоит ли снова подъехать сюда через час, а потом еще через час и завтра сделать то же самое, — как вдруг заметил маленькую фигурку на роликах, быстро скользящую к воротам. Типичный любитель опаздывать, подумал Николя с невольной улыбкой. Совсем как он сам…
На мгновение фигурка мелькнула в зеркале заднего вида и над лобовым стеклом, потом исчезла. Доехав до ворот, мальчик точным изящным движением развернулся и резко остановился. Затем бросил рюкзак на скамейку, сел и начал снимать ролики.
Николя некоторое время наблюдал за ним — бледное лицо, круги под глазами, сумрачный вид, не сочетавшийся с легкомысленной бейсболкой, надетой козырьком назад: она выглядела довольно неуместной в «Сент-Экзюпери», так же как и его слишком широкие джинсы… И вдруг Николя испытал головокружительное ощущение: ему показалось, что он попал в какую-то временную петлю и сейчас смотрит сам на себя, сидящего на скамейке у лицейских ворот… правда, у него был велосипед, а не ролики, и форма вместо джинсов в стиле MTV… но все равно это был он: тот же сумрачный взгляд, то же озабоченное выражение лица, словно у человека, всецело поглощенного решением сложных жизненных проблем… как будто детство было для него тюрьмой, откуда во что бы то ни стало нужно вырваться. Он, кому было не место ни в «Сент-Экзюпери», ни в Лавилле. Но уже позже Николя открыл для себя одну вещь: когда у тебя нет связи с городом твоего детства, ты навсегда остаешься человеком ниоткуда.
В этот момент мальчик вздрогнул и резко повернул голову — с грацией олененка, заметившего охотника, стоящего за деревом. Он обменялся долгим взглядом с Ле Гарреком — хотя последний не был уверен, что это ему не показалось. Вряд ли мальчик в самом деле мог разглядеть его лицо за тонированным стеклом.
Выл ли это Бастиан Моро? Это больше не имело значения. Все ответы растворились в неоспоримой очевидности: это был он сам, сидящий на скамейке у главных ворот лицея. Это себя он узнал несколько минут назад.
Себя… но не только.
Глава 51
«Ты спала… я не хотел тебя будить. Спасибо за чудесную ночь». Одри разглядывала лежащую на подушке записку, написанную сжатым отчетливым почерком, скорее подходящим врачу, нежели писателю (по крайней мере, ей отчего-то казалось, что у писателя должен быть изящный почерк, с плавными линиями и множеством завитушек; мало того, она думала, что романы пишут на бумаге, гусиным пером и при свече).
Чудесная ночь… Да, такой она и была — до тех пор, пока между ними не встала тень Антуана. А потом и тень Бастиана Моро… В конце концов Одри рассказала Николя обо всем, по-прежнему лежа в его объятиях. Все это время он хранил молчание — но это было молчание не того, кто слушает, а того, кто скрывает.