Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество
Шрифт:
– Да ты что, Матвей, побойся бога. Разве можно царского опричника к власти допускать, – попытался возразить Рябой.
– Не тебе, убогому, Княжича судить. Княжич, он княжич и есть, или позабыл, кем его мать была. Видать, зов крови и позвал Ивана на службу царскую, а супротив такого зова не попрешь. Только это не вина, скорей, беда его. Рано или поздно сама жизнь осудит Ваньку – нельзя одновременно и казаком и князем быть, – глубокомысленно изрек старик. В этот миг на пороге юрты появился сбежавший отрок. Узрев его, Безродный посоветовал
– Ты, Илюша, коли злобу хочется на ком-нибудь сорвать, так не на меня, седого старика, а на Максимку вон потявкай. Он по молодости лет, может, стерпит.
Взглянув на юношу, Илья елейным голосом спросил:
– Куда же ты, Максимушка, запропастился? Никак портки ходил менять? – и опять не совладав с собою, заорал: – Покуда Ваньки не было, хорохорился, за батьку собирался мстить, а как он появился – сразу обосрался и сбежал!
Не обращая внимания на Илюхино глумление, младший Бешеный подошел к столу, ловким, едва заметным движением руки выхватил клинок и, рубанув по тому месту, где только что сидел Иван, тихо вымолвил:
– Я убью его.
– О чем ты там лепечешь? – переспросил Рябой.
– Я убью его, – повторил малец. В темно-карих, раскосых, унаследованных от матери глазах Максима полыхала лютая ненависть, и Илья решил воспользоваться столь удачно подвернувшимся случаем.
– Сабельку-то убери. Глазом не успеешь моргнуть, как есаул тебя на ломти построгает. На-ка вот, возьми, – сняв со стены колчан с луком и стрелами, разбойник подал его юноше. – Говорят, ты птицу с лету бьешь, чем черт не шутит, может, что и выйдет из твоей затеи. В открытую не суйся, затаись возле ворот, как станет Ванька заходить в свой боярский терем да спиною повернется, тут и бей. Коли ястреба на небе можешь стрелить, авось и в волка не промажешь.
– Я ж не злыдень, чтоб из-за угла стрелять, не по совести как-то получается, – робко возразил Максим.
– Еще один праведник выискался, – окрысился Рябой. – Молчи, сопля зеленая, и слушай, что старшие велят. А коли шибко умный, так катись отсель и любуйся, как Княжич со шляхетскою княгиней забавляется, покуда твой отец в земле гниет.
Зайдясь в очередном припадке ярости, он замахнулся на парнишку, но, видать, не зря среди разбойников Максимку звали Бешененком. Принимая левой рукой колчан, правой отрок двинул в зубы своего наставника, не так изрядно, как хоперский есаул, но вполне достаточно, чтобы горе-атаман снова очутился на полу.
– Дед Матвей, а иначе никак нельзя? – спросил Максим Безродного.
Тот несогласно покачал головой и тихо вымолвил:
– Нет, парень, по-иному вряд ли получится, – пристально взглянув в искаженное душевной мукою мальчишечье лицо, он строго пояснил: – Месть за кровь отца – святое дело, а убийство подлое – тяжкий грех. Только от меня не жди совета, даже я тебе в сем деле не указчик, сам решай. В этой жизни, парень, еще не раз придется между господом и бесом выбирать.
– Я свой выбор сделал, – почти спокойно ответил юноша. Даже не взглянув на уже поднявшегося с полу змеяискусителя, Максим направился к выходу.
– А не жаль мальца? – спросил старик Рябого, кивая Бешененку вслед.
– Нашел, кого жалеть. Эта сволочь, если раньше времени не сдохнет, похлеще Княжича волчарой станет, – прошипел Илья, утирая второй раз за вечер побитое мурло.
Спорить с ним, а уж тем более препятствовать Илюхиному замыслу, старик не стал. Безродный не был подлецом, но он имел свое понятие о совести и чести. Ванька Княжич посягнул на казачью вольность, на весь уклад столь привычной сердцу воровского старейшины разбойной жизни и должен за это поплатиться.
Выйдя от Рябого, Иван неторопливым шагом направился к своему дому. Что будет после его ухода, как воспримут казаки мордобой, учиненный им над пусть и никудышным, а все же избранным народом атаманом, мало волновало есаула. Мысли Княжича были об ином. По ночам уже стало холодать, вдыхая полной грудью свежий, бодрящий своей прохладой ветерок, он думал: «Ранняя будет нынче зима, похоже, скоро снег уляжется, Новосильцев лишь до первых холодов обещал меня ждать, надо поспешать».
– Иван, постой, – раздался где-то вдалеке оклик Разгуляя.
Догнав начальника, хорунжий отдышался и, заметив на лице его озабоченность, весело сказал:
– Ты чего такой смурной? Неужель так опечалился изза ссоры с этой рябой паскудой? Так зря, очень даже складно получилось. Все казаки следом за тобой ушли. Один Безродный, как пуп на голом пузе, остался, так старику, наверно, просто лень на ночь глядя до дому топать, а то б и он ушел.
– Да ну его, – досадливо скривился Княжич. – Тут и без этой сволочи забот невпроворот.
Митька сразу догадался о причине Ванькиной печали, не задавая пустых вопросов, хорунжий коротко спросил:
– Когда поедем-то?
– А ты что, со мною ехать собрался?
– А чем я Игната хуже? Дай и мне по Москве погулять, на житье-бытье боярское глянуть, – засмеялся Митька, однако тут же сделался серьезным и строго заявил. – Негоже атамана в бою бросать, а мне думается, Ваня, что война еще не кончилась, и поездка за царевой милостью куда страшней сражений со шляхтой может оказаться.
– Спасибо тебе, Митяй, – с благодарностью промолвил Ванька, кладя руку Разгуляю на плечо. Лихой хорунжий смущенно улыбнулся.
– Еще вопрос, кому кого благодарить. Трудно в наше время смутное атаманам преданных сподвижников найти, но еще трудней казакам отыскать старшин, за которыми не страшно и не совестно на смерть идти.
За разговорами о грядущем отъезде друзья дошли до Разгуляевой избушки, что находилась посреди станицы, выходя единственным оконцем прямо на майдан. Прощаясь с Митькой, Иван почуял чей-то взгляд и обернулся, но погруженная в густой полночный мрак улица была пустынна.