Прокурор для Лютого
Шрифт:
Но несомненным было одно: завтра утром, двадцатого июня, гражданин Митрофанов, он же Заводной (ныне — ближайшая связь Сухого), должен был появиться в Москве для встречи с какими-то своими людьми, названными в разговоре Хвостом и Чириком — установить местожительство и приметы последних было делом техники.
Причина появления Митрофанова в Москве была более чем серьезной: по разговору Сухарева со Штукой Лютый уже знал, что бандиты Сухого обнаружили теперешнее местонахождение Коттона. Заводному и его «быкам», судя по всему, поручалось физическое устранение законного вора — правда, перед этим, Митрофанов, видимо, должен был выудить из Алексея Николаевича Найденко какую-то информацию.
…Да, в современном технотронном мире любой человек, желая того или нет, неминуемо оставляет после себя информацию. Но зачастую информация эта оказывается столь неправдоподобно-жуткой, что ни один следопыт, ни один сыщик, пусть даже такой опытный, как Лютый, не может поверить в ее достоверность…
Глава шестнадцатая
Заводной не знал, почему Сухарев так срочно затребовал его к себе, для чего, зачем усадил в эту столь непривычную для авторитета огромную машину, напоминавшую скорей туристический микроавтобус, для чего внезапно сорвался из Москвы без охраны. Наконец, он никак не мог понять главного — зачем, для каких таких целей они приехали именно в этот грязный городок, который, если посмотреть по карте, затерялся где-то на болотно-зеленом пространстве Калужской области, среди правильно нарезанных квадратов широты и долготы бескрайней средней полосы России, где местных достопримечательностей — старая картонно-бумажная фабрика, клуб с танцами и драками в субботу-воскресенье да фильмами из жизни гангстеров и терминаторов в будние дни, а еще — мутная от навоза недалекой свинофермы речка.
Криминальный король Москвы, да и вообще всей России, в этом навозе — что может быть глупей?!
Впрочем, спрашивать не приходилось: теперь главарь крупнейшего бандитского синдиката Москвы выглядел наглым и уверенным, как никогда, производя впечатление человека, который давно уже выстроил для себя план дальнейших действий, на много ходов вперед, и теперь, когда все препятствия устранены, не спеша, с толком претворяет его в жизнь. Едва Митрофанов открывал рот для вопроса, авторитет смотрел на него с таким нескрываемым презрением, что его язык прилипал к гортани.
Да, Сухарев действительно знал, чего хотел и что делал: к моменту его приезда весь этот городок был куплен, что называется, на корню — нищие уездные администраторы, милицейские начальники, директор картонно-бумажной фабрики, даже православное духовенство и оперуполномоченный ФСБ, то есть все представители власти были деликатно, грамотно прикормлены. Нашлось-таки несколько не в меру принципиальных, попытавшихся было «сигнализировать» наверх — один из них вскоре загадочно погиб в автомобильной катастрофе, другой стал жертвой несчастного случая на производстве, третий скоропостижно скончался в результате пищевого отравления. В целом, несогласных с новым порядком в городке было немного, таким образом Сухарев стал кем-то вроде его теневого владельца.
Сидя на крыльце двухэтажного коттеджа, спешно арендованного у местного рокфеллера, в виду приезда авторитета и уже переоборудованного сообразно вкусам нового хозяина, Сухой с улыбкой превосходства смотрел на своего помощника — тот ходил по двору, обнесенному новым бетонным забором, не скрывая раздраженного удивления.
— Слушай, не понимаю, — Митрофанов подошел к крыльцу и осторожно уселся на краешек рядом с боссом: сегодня он наконец-то решил задать мучавший его вопрос. — Чего мы из Москвы свалили? Что тут забыли?
— А ты вообще многого не понимаешь, — снизошел Сухарев до собеседника, — если бы понимал, то сидел бы на моем месте.
— Так что? — Заводной, с придирчивым вниманием осмотрел дорогие, ручной работы штиблеты, достал носовой платок и вытер густую местную пыль, некстати налипшую на дорогую кожу.
— Ты что думаешь — я с этим проектом из-за одного лавья связался? — сунув в узкую щель рта несколько пластинок жевательной резинки, спросил Сухарев лениво.
— А то чего еще… — «шестерка» прикусил губу, недоговорив — он все еще не понимал, куда клонит собеседник.
— Не только, — непонятно почему, но в тот вечер Сухарев отличался благодушием — достаточным для того, чтобы пооткровенничать с младшим партнером. — «Русский оргазм» — это ведь не только филки.
— А что еще?
— Это контроль.
— Над кем?
— Над всеми, — непонятливость собеседника отнюдь не раздражала Сухарева — скорей, забавляла: так высокомерно, так снисходительно звучали его интонации. — Человек, подсевший на этот интересный порошок, становится тряпкой, размазней. И ни о чем ином думать не желает. Я уже проверил. Мне тут один химик что-то говорил — «первая сигнальная система, вторая сигнальная система», мол, как в опытах Павлова на собаках — знаешь, был когда-то такой чудак-ученый, друзей наших меньших разводил, а потом на куски резал.
— А зачем тебе все это? Ты чо — Президентом хочешь быть? Или председателем Комитета народного контроля?
— Нет, я хочу быть только самим собой, — Сухой, неожиданно резко поднявшись, кивнул собеседнику, — пошли, покажу что-то…
Двое амбалов-охранников, стоявших рядом со входом в коттедж, почтительно расступились — «быки» из Воскресенского прибыли в городок несколькими днями раньше и наверняка также не понимали, для чего босс променял радости столичной жизни на эту местечковую скуку.
— Пошли, пошли, — поманил пальцем Сухарев, — сейчас все поймешь…
Через несколько минут оба они стояли в небольшой комнатке — стол, стул, телевизор, высокое окно под потолком, из которого сочится мертвенно-бледный свет.
Девушка с распущенными, свалявшимися волосами цвета темного янтаря сидела на кровати, скрестив ноги и безучастно смотрела в какую-то пространственную точку перед собой. Это была Наташа Найденко; Заводной хотел было, пользуясь случаем, спросить заодно, для чего босс притащил сюда эту девку, но в последний момент, взглянув на него лишь мельком, передумал.
— Фьють, фьють, — тоном деревенского хозяина, подзывающего дворняжку, позвал Сухарев.
Наташа подняла глаза — у нее был взгляд глупого, затравленного животного; на последнее обстоятельство обратил внимание даже недалекий Митрофанов.
— Что? — спросила она тихо, но внятно.
— Слышь, Заводной, хочешь я тебе шас цирк на Цветном бульваре устрою? — не оборачиваясь к спутнику и уже не глядя на девушку, спросил Сухарев.
— Что?
— Цирк, говорю… — босс, привычно повертев на пальце массивный золотой перстень с брюликом, проговорил с подчеркнуто театральными интонациями: — Смертельный аттракцион, рекордный трюк, один раз в сезоне и специально для тебя… Только вот что — сбегай-ка к моим пацанам, возьми у них видеокамеру с кассетой. Такое искусство дрессировки стоит увековечить.