Прокурор для Лютого
Шрифт:
Вот и теперь: молча сдал оружие и боеприпасы, молча сел в командирский УАЗик…
Рябина был сосредоточен и суров. Сидя за рулем, он то и дело бросал на сидящего рядом быстрые косые взгляды, словно пытаясь определить, догадывается ли тот о чем-нибудь или нет.
Нечаев сосредоточенно смотрел перед собой, всем видом демонстрируя: мол, хотели меня видеть — я выполняю приказ. Я ведь не человек, я — винтик, шестеренка, которую используют в целях, мне неизвестных. Я могу только слушать и, не размышляя, козырять «есть!..».
Вскоре показался высокий бетонный забор, опоясывавший базу «КР».
— С вами будет говорить очень серьезный человек, —
Максим промолчал, и молчание это можно было истолковать двояко — и как согласие, и как безразличие.
Металлические ворота растворились, и УАЗ вкатил во двор.
— Вас ждут на втором этаже, — проинформировал Рябина. — В моем кабинете.
Лютый, хлопнув дверцей и не обернувшись, пошел к входу…
Они не виделись почти два года — с тех пор, как беседовали во дворе Лефортовского следственного изолятора. Часто, очень часто потом Лютый вспоминал об этом человеке и всякий раз ловил себя на мысли, что испытывает к нему двойственное чувство.
С одной стороны, Нечаев невольно восхищался этим человеком в старомодных золотых очках, — люди, которые безусловно опытней и умней тебя, всегда вызывают подобное чувство. С другой… Как можно позитивно воспринимать того, кто упрятал тебя за решетку?!
Прокурор сидел за канцелярским столом, спиной к двери, но Максим узнал его сразу. Будь тут, в небольшом кабинете, хоть десять человек, одинаково одетых и сидящих к нему спиной — Лютый бы не ошибся. Да и не только бы он один.
Почему?
Одни при этом могут разглагольствовать об интуиции, другие — о некой загадочной энергетике, третьи — о привычке властвовать, свойственной очень немногим людям, которая угадывается в них даже издали…
Кто прав? — наверное, и первые, и вторые, и третьи.
— Добрый вечер, Максим Александрович, — мужчина приветливо улыбнулся Нечаеву — так, словно бы они расстались не два года назад, а только вчера. — Как дела?
В другой ситуации этот вопрос, всегда следующий за приветствием, чтобы просто завязать разговор, прозвучал бы глупо, но Нечаев интуитивно различил в нем какой-то потаенный смысл. Бывший комитетчик не относился к категории людей, которые после столь банального вопроса принимаются излагать всю свою жизнь, от начала до конца… Но ведь и вопрос задал необычный человек!
— Спасибо, хорошо, — кратко и сухо ответил Максим, пожимая протянутую руку.
— Присаживайтесь, — любезно предложил гость и, дождавшись, пока Лютый займет место за столом, сел напротив и продолжил: — А вообще-то, вам действительно есть за что меня благодарить.
— Если вы имеете в виду два года зоны, на которую я попал по вашей милости, то уж наверняка есть, — спокойно парировал Нечаев.
Прокурор не стал отрицать.
— Возможно. Но, как говорится, что ни делается — все к лучшему. Как знать — не попади вы в то ИТУ, может быть, этого разговора и вовсе бы не было… Вы ведь многого не знаете. А я знаю. После смерти Атласова и роспуска «13 отдела» у вас определенно начались бы серьезные неприятности — учитывая ваш характер. А на зоне вам было спокойней… Может быть, я сокрыл вас в тюрьме от неприятностей, которых бы вы наверняка не избежали на воле?! В конце концов, я вас за решетку упрятал, я же вас оттуда и извлек, — примирительно завершил гость, внимательно оценивая реакцию собеседника.
— Но ведь не за так просто извлекли? — вопрос прозвучал очень напряженно — судя по тону, беседа явно не обещала быть бесконфликтной. — И если меня оттуда выпустили, то я ведь вам обязан и должен буду отработать эту свободу?
И вновь высокопоставленный собеседник ответил прямо и честно:
— Совершенно верно. В мире ничего просто так не происходит. Если помните наш последний разговор, в Лефортово… Тогда мы говорили о распределении ролей, — дождавшись, пока Нечаев кивнет утвердительно, Прокурор продолжил: — Так вот, Максим Александрович, напомню еще раз… Каждый человек, вольно или невольно, играет в жизни ту роль, которую ему отводят другие. Иногда человек об этом даже не задумывается — считает, что жизнь развивается по сценарию, написанному им самим…
— И вы тоже изображаете того, кого вам приказано? — и хотя Прокурор явно не ожидал такой реакции, он, тем не менее, ответил предельно серьезно:
— И я тоже.
— И кем же? — в голосе Лютого прозвучало скрытое напряжение.
— Теми, кто сильней меня, — кремлевский порученец неожиданно мягко улыбнулся, и Нечаев почему-то поймал себя на мысли, что эта открытая, обескураживающая улыбка никак не подходит к властному и уверенному облику Прокурора. — Впрочем, давайте оставим в стороне метафизику человеческих отношений. Их оценка — не самая сильная ваша сторона. Скажу лишь одно — Максим Александрович, где-то я вами даже восхищен: вы — единственный, кто сознательно не принял такого расклада, и притом не из соображения прямой выгоды. Вы не хотите играть ничью роль, вы хотите остаться самим собой. Вы не меркантильны и не любите ни деньги, ни власть… И это вам очень мешает.
— И кто же определил мою теперешнюю роль? — бесстрастно поинтересовался Максим.
— Я, — послышалось столь же невозмутимое.
Прокурор поднялся из-за стола, подошел к двери и выглянул в коридор, чтобы убедиться, что там никого нет. Затем, несмотря на то, что в комнате было прохладно, включил вентилятор — видимо, чтобы затруднить возможное прослушивание.
— А теперь, слушайте и запоминайте…
— Что? — Максим слегка опешил от столь крутого поворота беседы.
— Свою роль в этом спектакле.
Прокурор был предельно искренен — эта искренность даже немного напугала Лютого. Максим узнал и о «русском оргазме», и о людях, вложивших в проект огромные деньги, и о специфике наркотика, даже однократное потребление которого способствует потере собственного «я», и о том, какие места в заоблачной кремлевской иерархии занимали люди, вложившие в него средства, и об их реакции после того, как стало известно о событиях в Польше…
Говоривший старательно избегал оценок произошедшего, а уж тем более — примитивного морализаторства. Изложение фактов, перечисление фамилий, должностей, хронологии и географии событий, не более того.
Ну, а чего, собственно, морализировать? Все предельно просто и ясно. И даже естественно.
Ясно, что очень влиятельные люди решили прокрутить деньги, заработав на каждом вложенном долларе многие сотни. Естественно, был большой риск, потому как наркопроектом занимались криминальные структуры… Но ведь без риска можно нажить лишь цент на баксе! А потом, как справедливо говорил Карл Маркс, нет такого преступления, на которое бы не пошел капитал ради ста процентов прибыли. Кто сказал, что дикий российский капитализм, едва миновавший стадию первоначального накопления, отличается человеческим лицом? Все тот же звериный оскал; мир капитала — мир бесправия, еще в школе учили, и все такое прочее…