Прокурор идет ва-банк
Шрифт:
— Царица без дворца, что жених без женилки! — И добавил: — Ha-ко, глянь!
Оболенцев взял бинокль и посмотрел на «дворец».
Там уже шли последние работы: докрашивали фасад, мостили булыжником дорогу к подземному гаражу, навешивали массивные металлические ворота. Всем этим занимались загорелые солдаты, видимо, из расположенного неподалеку стройбата. Обнаженные по пояс, в выгоревших на солнце галифе и в сапогах, они под присмотром сидящего в тени на веранде прапорщика наводили последний глянец.
Медная крыша строения сверкала, как золотая.
Оболенцев вернул бинокль деду и спросил:
— А вы знакомы с этой царицей?
Скорина так удивился, что потерял поначалу дар речи.
— Я-а? — протянул он, наконец обретя его вновь. — Да она, Тамарка, у меня еще в «Морском» с поварих начинала. Шустрая была девка, но вороватая, за ней глаз да глаз нужен был…
Он прищурился и посмотрел в бинокль на дом своей бывшей поварихи. На короткое время замолчал, видно, предался воспоминаниям. Неожиданно рассмеявшись, старик сказал:
— Помню, сколько раз за руку ее ловил, никогда меры не знала! Мясо, масло… волокла сумками неподъемными. Иной раз диву давался, как это бабе тяжесть такая под силу? Ничего, сдюжила!..
Скорина неожиданно развернулся и быстро, так, что Оболенцев едва за ним поспевал, вернулся обратно в беседку. Привычно, словно и не вставал из-за стола, он налил опять по полной кружке, сделал пару глотков и продолжил:
— А как Петьку, муженька ее, первым секретарем в горкоме комсомола сделали, так сразу выплыла на быстрину: сперва пирожковой ведала, потом рестораном «Грот» — это тем, что в ущелье… Налилась, сладкая стала баба, медовая… Сам Липатов на нее глаз положил. И не только глаз…
— Кто такой Липатов? — Оболенцев притворился, что в первый раз слышит эту фамилию.
— Липатов-то? — засмеялся Скорина. — Ну, уж этого вы должны знать! — Старик опять перешел на «вы». — Наш первый секретарь царькома!
— Обкома, что ли? — переспросил Оболенцев.
— Ну! — утвердительно произнес Скорина.
— А откуда это?
— Царьком-то? — переспросил дед и отпил из кружки. — Да в народе так называют.
— Метко! — одобрил Оболенцев.
— Народ — он все видит!.. Недаром говорят: «От трудов праведных не построить палат каменных».
— Да уж! — кивнул головой Оболенцев. — На зарплату Борзовой такой дворец не отгрохать: трехэтажный, с медной крышей, с подземным гаражом…
Оболенцев сделал паузу, но Скорина охотно подхватил эстафету:
— …со своей котельной, сауной-баней, кухней с автоматической подачей пищи в столовую, когда все запахи остаются внизу, а наверху лишь цветы и музыка… Участок в гектар. Цветники и теплицы. У меня просили черенки роз, они знаменитые…
— Дали?
— А чего не дать? — пожал плечами старик. — Деньги платят хорошие…
— Но нетрудовые! — напомнил Оболенцев.
— А это уже ваша забота! — отшутился Скорина. — Садовник покупал, а у меня с ним войны нет.
— Мы остановились на покровительстве Липатова! — напомнил Оболенцев.
— Через его постель Катерина Вторая и стала царицей! — засмеялся Скорина. — Все рестораны и общепит города под ней ходят! Городским трестом командует почище любого мужика. Сила!
— А муж что?
— Чей? — забыл про мужа Скорина.
— Да Борзовой, конечно!
— A-а, Петька! — насмешливо протянул дед и рассмеялся. — И он не внакладе: тож возвысился, третий год как секретарем горкома партии служит.
— И чем он там заведует? Идеологией?
— Идеологией он поначалу командовал, но не справился с хромоногой, — обстоятельно пояснял дед. — Потом его перебросили заправлять общепитом, торговлей и органами всякими, милиция и судьи перед ним на цирлах ходят, почище балерин…
— Берет? — неожиданно спросил Оболенцев.
— Вот чего не знаю, того не знаю! — открестился Павел Тарасович. — Говорят, натурой хапает…
— Борзыми щенками! — рассмеялся Оболенцев.
— Щенки-то ему зачем?
— Это у Николая Васильевича Гоголя есть такая пьеса, «Ревизор»! — пояснил Оболенцев.
— Помню! — кивнул головой дед. — Школьная программа.
— А говорите, «зачем ему щенки»? — усмехнулся Оболенцев.
— Песенка по радио часто передается: «Это мы не проходили, это нам не задавали».
— На вас как на свидетеля можно положиться? — неожиданно спросил Оболенцев.
Павел Тарасович задумался. И думал долго, пока его кружка с вином вновь не опустела.
Оболенцев не торопил его, а тоже молча потягивал вино, какого никогда в жизни не пробовал. «Ванька позавидует! — думал он про себя. — Ему рыбзавод достался: грязь и вонь. А мне такая благодать: и старик симпатяга, и вина такого в магазинах не купишь».
— Скажу вам честно, как на духу, времени, чтобы врать, уже не осталось: если дело будет расследоваться в нашем городе, то все позабуду, что вам тут порассказал, а вот если Москва-а… — протянул он последнее слово.
— Москва из доверия еще не вышла? — усмехнулся Оболенцев, зная, как из Москвы любят спихивать дела обратно, на периферию, и что из этого получается, какие трагедии и новые преступления.
— Надо же во что-нибудь верить! — тихо проговорил Скорина. — Вы небось тоже жизнью рискуете?
— Ну, жизнью вряд ли! Карьерой — возможно.
— Вот видите! — удовлетворенно заметил дед. — Зло не может торжествовать вечно. Сколько веревочке ни виться, а концу быть!
— Значит, если команда приедет из Москвы, я могу на вас рассчитывать?
— Только если вы будете в этой команде! — тоже, в свою очередь, уточнил Павел Тарасович.
— Это почему? Вы меня знаете без году неделю…
— У Майера глаз верный! — перебил его Скорина. — Если он вам доверился, значит, вы — стоящий человек!