Прокурор республики
Шрифт:
– Найдется ли местечко для меня на вашем моторе?
– спросил он мотоциклиста.
– А вы, товарищ шофер, довезите, пожалуйста, генерала.
...Арестованные под конвоем дожидались наркома в крохотной комнатке, примыкавшей к швейцарской, - несколько мужчин в добротных пальто и модных штиблетах, иные с зонтом или тростью в руках, но вид у них был довольно помятый: нерасчесанные бороды, галстуки, съехавшие набок, фетровые шляпы со следами въевшихся пятен.
Двоих Крыленко сразу узнал: это были эсеры Гоц и Зензинов.
–
– спросил он, а мысль уже лихорадочно работала: заговор? Он знал, что оба они вошли в организацию, собиравшуюся свергнуть Советскую власть и присвоившую себе громкое имя: "Комитет спасения родины и революции". Они же возглавили юнкерский заговор, но при его подавлении им удалось улизнуть. Оказывается, ненадолго...
Не скрывая злобы, ответил Гоц:
– Мы у вас в плену, господин самозванец. Республика погибла, разбойники торжествуют.
– Он цитировал Марата.
– Рано торжествуете, Крыленко, народ скоро прозреет.
Крыленко почувствовал, как у него сжало виски.
– Мне некогда с вами спорить, гражданин Гоц,- устало сказал он. История разберется.
– Он подозвал конвоира.
– Объясните, в чем дело, товарищ.
Пожилой рабочий, с суровым, непроницаемым лицом, неумело зажав винтовку в левой руке, стал докладывать:
– Задержали этих граждан под Гатчиной. К Керенскому, значит, спешили. Договариваться... Вы, мол, наступайте отсюда, а мы ударим оттуда. Из Питера. То есть.
И зажмем, выходит, большевиков в клещи.
– У вас очень грамотные бойцы, гражданин Крыленко, - иронично поглядывая из-под густых бровей, проговорил Зензинов.
– Они умеют читать в душах.
Вбежал Подвойский. Он был бледен.
– В Михайловском митингуют!
– крикнул он.
– Настроение не в нашу пользу.
Крыленко понимающе кивнул. В Михайловском манеже располагался броневой батальон. Тот, за кого были броневики, мог распоряжаться всем городом.
– Еду сейчас же!
– сказал Крыленко.
Арестованные дожидались своей участи. "Спасители родины" сидели, выставив вперед, словно шпаги, свои зонты и трости. Они с испугом смотрели на Крыленко - ждали, как видно, что он прикажет тут же расстрелять их.
– Вот что, граждане, - сказал нарком, - возиться с вами революции некогда. Я прикажу вас немедленно освободить, если вы обязуетесь в дальнейшем соблюдать лояльность. Согласны?
– Ни за что!
– истерично выкрикнул Гоц.
Остальные молчали.
– К вам, гражданин Гоц, это не относится.
– Крыленко посмотрел на часы. Надо было спешить.
– Освободите арестованных, товарищ красногвардеец. Всех...
– Он помедлил.
– Кроме Гоца... Вызовите отряд и отправьте этого господина в тюрьму.
Митинг в Михайловском манеже длился уже несколько часов. В едва освещенном огромном помещении, где свободно гулял ветер и пахло сыростью, две тысячи
Часовые в дверях преградили Крыленко путь. Он вытащил свой мандат, подписанный Лениным.
– Проваливай со своими бумажками!-ожесточенно крикнул один из солдат и выразительно щелкнул затвором.
Рукой отстранив штык, Крыленко спокойно вошел внутрь.
– Стой!
– заорали сзади.
– Стрелять будем.
Не обращая внимания на крики, он стремительно продвигался к стоявшему в центре броневику, откуда доносился взволнованный голос очередного оратора.
– Товарищи, - кричал солдат, - поймите, нужно немедленно заключить мир! Кто даст нам мир, за тем мы и пойдем. Мы на фронте не можем больше воевать - ни с немцами, ни с русскими...
– Это недостойно русского патриота!
– Тщедушный человечек, стоя на крыше броневика, повторял, как заклинание: - Недостойно! Недостойно! Надо воевать до полной победы союзников!..
– Вы говорите, как Керенский!
– раздался голос из толпы.
Молодой поручик, забравшийся на броневик вслед за ним, пытался доказать, что самое лучшее, пока положение не прояснится, - соблюдать нейтралитет.
– Что нам, солдатам, до всей это свалки политических партий?..
– Он говорил спокойно и веско. Хорошо отработанная актерская "задушевность" располагала к нему изверившуюся, уставшую от посул и призывов солдатскую массу.
– Страшно русскому убивать своих же русских братьев. Давайте отойдем в сторону и подождем, пока политики закончат драться друг с другом.
Его проводили аплодисментами. "Правильно говорит", - рассудительно сказал кто-то рядом.
Крыленко протиснулся к самому центру. Он заметил знакомое лицо Джона Рида, дружески помахал ему издали рукой.
– Разрешите и мне сказать слово, - обратился он к офицеру, стоявшему возле броневика; тот был распорядителем митинга.
Офицер узнал его.
– Не надо, прапорщик... Мы сами разберемся.
Без вас.
Но и солдаты узнали Крыленко. Один, изловчившись, вспрыгнул на капот, крикнул:
– Товарищи! Здесь товарищ Крыленко, нарком по военным делам. Он хочет говорить.
Толпа загудела.
Не дожидаясь, пока утихнет волнение, Крыленко, к которому сразу же протянулось множество рук, забрался на броневик.
– Товарищи солдаты!
– крикнул он с такой силой, что возбужденный гул двухтысячной толпы разом утих.
Он откашлялся, но хрип не проходил. Впрочем, все уже привыкли к хриплым ораторам: на многочисленных митингах в эти трудные дни мудрено было не сорвать го"ос.
– Мне незачем напоминать вам, что я солдат.