Пролегомены к будущей ядерной войне. Повесть

Повесть

Пруссия. Конец XVIII века. Кёнигсберг.

Солнечный свет заливал город. Он был настолько ярким, что булыжники, которыми были вымощены улицы, казалось, сверкали как драгоценные камни, а белизна стен каменных домов стала почти нестерпимой для глаз. Все тени, даже те, что отбрасывали наличники на окнах, стали ярко черными и обрели предельную ясность и строгость контуров. Летнее небо, нависшее над городом, имело темно-синий оттенок.

Философ наслаждался этим

видом из окна своего кабинета и пил чай из своей любимой чашки из мейсенского фарфора. В Университете сегодня не было лекций, а, значит, до ежедневной прогулки он мог спокойно поработать над своим новым трактатом, а сейчас позволил себе несколько мгновений отдыха. Рядом с окном находился огромный резной шкаф со стеклянными дверцами. Там были аккуратно, с четким соблюдением симметрии, выставлены многочисленные благодарственные и поздравительные письма и специальный рескрипт от Короля Фридриха. Там же лежал инкрустированный драгоценными камнями бильярдный кий, подаренный ему самим бургомистром. Он медленно пил чай, любовался красотой мира за окном, время от времени, на всякий случай, касаясь шейного платка, проверяя, не покосился ли бант.

Краски стали меркнуть очень быстро. Вначале, ему показалось, что стены близлежащих домой и мостовая как будто чуть-чуть поблекли, но затем наползающая серость стала очевидной.

– Солнце зашло за облако, – только успел подумать он.

Но уже через несколько мгновений на улице стало стремительно темнеть – похоже солнце закрывало не облако, а огромная грозовая туча. Но на небе по-прежнему не было ничего, хотя оно продолжало стремительно превращаться из темно-синего иссиня-черное. И вот уже контуры домов и деревьев стало уже трудно различать, а затем (Философ даже не успел подойти к окну еще ближе, чтобы лучше рассмотреть, что происходит) мир за окном и кабинет погрузились в абсолютную тьму и абсолютную тишину. Несколько мгновений Философ стоял в оцепенении, не слыша даже собственного дыхания.

Небо разорвала ослепительная молния, а следом за ней мир содрогнулся от оглушительного удара. Мгновенно солнечный свет вернулся, залив и город, и кабинет. Пространство за окном вновь наполнилось обычными звуками лета.

– Какая странная гроза, – подумал ошеломленный Философ, – или же это мой разум, наконец, попросил отставки?

Но увидев, как из соседних домов выбегают испуганные люди и начинают вглядываться в небо, он понял, что произошедшее явно не было грёзой.

В дверь постучали три раза, очень громко и как-то неумолимо. Медленно, нехотя Философ повернул голову в сторону лестницы, ведущей из комнаты вниз. Ничьих визитов сегодня он не ожидал. Внизу послышались шаги – слуга Мартин шел узнавать, кто пришел. Скрип открываемой двери, звуки голосов и шорох торопливых движений – Мартин почему-то суетился. Но вместо слуги, спешащего доложить своему господину о госте, наверх поднялся сам Гость. Слуга, показавшись на мгновение снизу, испуганно поглядел в спину поднимавшемуся и тут же скрылся на первом этаже.

Философ застыл на месте, смотря на Гостя. Этикет, который он так ценил, требовал велеречивых взаимных приветствий, уместных при знакомстве, но в данном конкретном случае в них не было никакого смысла.

Он прекрасно понял, кто пришел к нему.

Заполнивший дом запах серы и хромота Гостя были лучшими визитными карточками.

Да и на само приветствие у него не было никаких сил. Философ буквально остолбенел, чувствуя как внутри него все оборвалось. Страх, конечно, прогуливался где-то на задворках его сознания, но не он был главной причиной его состояния. Глубочайшие разочарование и расстройство накрывали его все более мощными волнами.

– Трансцендентная сущность, которая-то и теоретически весьма вряд ли могла существовать, и которую рассудок просто не в состоянии воспринимать, пришла ко мне так… так… по-простецки, со всеми атрибутами, которые ей напридумывали варвары, – с горечью подумал он.

Гость тем временем снял свою черную треуголку и черный плащ, галантно поклонился и с улыбкой сказал:

– Прошу меня простить за театральные эффекты, которыми я возвестил Вас о своем прибытии, но они – моя слабость. Без них иногда так скучно.

Философ еле-еле смог заставить себя поклониться в ответ. Ему пришла в голову, казалось, абсолютно неуместная мысль: «Как? Какими словами потом рассказывать своим друзьям, коллегам, в особенности докучливым профессорам-теологам о том, кто ко мне приходил?».

Растерянность и жгучий стыд наполняли его.

– О, не извольте беспокоиться, – как будто прочтя его мысли, произнес Гость, – Вам все равно никто не поверит. Да и как в такое поверить? Как такое вообще представить можно? Разве что, какому-нибудь писателю подобная фантазия в голову придет.

– Ну и где же моя желчность и мой сарказм, коими я так известен среди коллег и студентов? – грустно подумал Философ, – Моя голова как пересохший колодец – на дне не осталось ни одной мысли, не то, что слова. Но ведь нельзя же просто стоять перед ним столбом с учеными степенями и беспомощно слушать его.

– Зачем Вы пришли? – шепотом, едва шевеля губами, спросил он.

– Ваш трактат получает все большую известность, – с усмешкой начал Гость. – Эти дворецкие, возомнившие себя настоящими хозяевами душ, то есть Ваши друзья и недруги-философы не только в Пруссии, но уже и за ее пределами, восхищаются Вашим трудом так, как не восхищались трудами никого из своих предшественников и современников. Они говорят, что в нем изложено первое в истории неопровержимое доказательство существования Бога! Я тоже прочел его и тоже не удержался от искреннего восхищения. И потому лично решил прийти и засвидетельствовать свои восторги перед Вами, а также преподнести небольшой подарок.

Философ чуть откашлялся, стремясь пробудить голос, и пытаясь изобразить улыбку произнес:

– Возможно, мне следует предложить Вам воды, ведь там, откуда Вы прибыли, как говорят, весьма жарко.

На более тонкий сарказм он сейчас определенно способен не был.

Лицо гостя выразило разочарование, кольнувшее Философа в самое сердце, а затем его тронула снисходительная улыбка:

– Ну что Вы! Не утруждайте ни Мартина, ни, тем более, себя этим. Я совершенно не измучен жаждой, но кое о чем я Вас действительно намерен попросить. Не окажете ли Вы мне честь и не сыграете ли со мной в шахматы? Всего одну партию.

– Ну почему не бильярд? – тоскливо подумал Философ.

Россия. XXI век. Будущее. Где-то в Подмосковье

– Я сколько раз тебе должен повторять: играть отрезанной головой в футбол нельзя!!! Это паскудство, так уроды только делают! – кричал на свою десятилетнюю дочь Аньку Матвей, за ухо таща ее домой. Остальные ребятишки разбежались по кустам – старосту общины в Саблино побаивались все.

Анька плакала, пыталась вывернуться и повторяла: «Папа, папа, ну мы только чуть-чуть совсем поиграли. Это Витька предложил…».