Пролетая над гнездом жирафа
Шрифт:
Да и неважно все это, давайте вернемся к доктору Маб, который сидел за своим новым рабочим столом и с упоением изучал мой анамнез. Я оставил телефон в палате и теперь жалел, что не могу украдкой сфотографировать профессора. За последние два года он не появлялся ни на конференциях, ни в социальных сетях. Никаких публикаций я тоже не нашел. Абсолютная глухая тишина. Хотя до этого он был невероятно плодовит на исследования и доклады, влезал практически во все области психиатрии, даже самые спорные, от тяжелых психотропных препаратов до психосоматики и медитаций. На одном психиатрическом форуме я прочитал предположение, что профессор уехал в Африку и углубился в работу, претендующую на Нобелевскую премию. Какая-то восторженная доцентка лелеяла надежду, что профессор вернется в Оксфорд из ЮАР, чтобы провести дополнительные изыскания по ее профилю. Я почему-то на эту доцентку разозлился. “Дизлайкнуть” ее высказывание на форуме было нельзя, поэтому я нажал кнопочку “пожаловаться на спам”. Зачем я так сделал? Не знаю. Но у меня возникло стойкое чувство, что доктор Маб должен принадлежать только мне.
Он и правда был очень загорелым, как после поездки в Африку. 42-летний привлекательный шатен. Сухощавый, но не тощий, с четко вылепленными чертами лица. Волосы и ухоженная борода были слегка тронуты сединой. Мне он показался немного похожим на моего отца, когда тот был моложе. Даже как-то влюбился в него… поймите меня правильно… влюбился, как подросток в своего кумира.
– Сколько вам лет, Освальд? – спросил меня доктор Маб.
– Мне скоро двадцать пять, через месяц, – сказал я и сжался в комочек от стыда и осознания собственной ничтожности перед ним.
– Вы выглядите на девятнадцать, – по-отечески мягко сказал доктор, как будто это был смертельный диагноз.
И я, кажется, сжался еще больше, если это было возможно.
– Вам холодно? Я закрою окно, – доктор встал и повернул ручку окна, от этого в кабинете стало тише, но не теплее. – Я так взволнован, что мне жарко, – доверительно понизив голос, признался доктор.
Но причины своего волнения не назвал. А я не спросил – постеснялся. Я сидел и смотрел на него, слегка подрагивая всем телом, пока он внимательно читал мое толстое личное дело. Каждый новый главврач полагал, что мое безумие незначительное, легко поправимое, так сказать. И считал своим долгом победоносно вытащить меня в реальность. Они бодро брались за мое излечение, применяя множество различных методик. Мое детство, подростковый возраст, даже перинатальный период и родовая система до четвертого колена были подробно описаны в медкарте.
Не тут-то было! Уж если мой отец неизгнал из меня эту “придурь”, мать не вымолила, то куда уж чужим людям, гораздо менее заинтересованным в моем светлом будущем!
Профессор изучал мою медицинскую карту, словно увлекательный роман. Местами он одобрительно покряхтывал, иногда весело хмыкал, а порой качал головой с нахмуренными бровями – в общем, был всецело погружен в чтение. А потом с удовлетворенным видом закрыл папку и начал задавать мне вопросы. От их обилия я абсолютно забыл про свое озябшее тело. Профессору было интересно абсолютно все: что я люблю есть, как мне нравится больничная еда, что моя матушка приносит мне каждую неделю, сколько раз я болел простудой за последний год, кем хотел быть в детстве, сколько у меня подписчиков в соцсетях и другие мелкие подробности моей простой и незамысловатой жизни. Даже спросил мой любимый цвет и какую киноактрису считаю самой привлекательной… Какие книжки любил в детстве…
Я был совершенно сбит с толку. Раньше, когда со мной говорили врачи, я понимал, какова цель их вопросов, поэтому отвечал четко, по существу. Все разговоры были короткими и простыми. Я угадывал их методы, а если не угадывал, то после сеансов штудировал учебники и форумы по психиатрии. Мне нравилось осознавать, что в теории я подкован едва ли не лучше своих терапевтов. Еще бы – я ведь один из самых популярных блогеров в современной психиатрии!
Но доктор Маб меня спрашивал о вещах, которые лежат совсем в другой плоскости. Такие вопросы задавала бы любящая мать о своем малыше, которого не видела целую неделю. Я был настолько дезориентирован, что расслабился и погрузился в легкий транс, в котором существовал лишь доктор Маб и его вопросы о моей жизни…
И вдруг в кабинет, громко распахнув дверь, без стука вошла Дейзи.
Последний раз я видел ее полгода назад. Она изредка приезжала поболтать со мной и пофоткаться для своих соцсетей. Здание нашей психушки было переделано из старого особняка некоего графа. Стены были сложены из светлого известкового кирпича, цоколь отделан белым мрамором, стены оштукатурены белой штукатуркой, дубовые двери и панели покрыты белой эмалью… В общем, преимущественно наша больница была белой, и у всех пациентов одежда цвета слоновой кости. Персонал был одет в такие же оттенки, чтобы не было обидного разделения на больных и здоровых. Очень толерантное решение, в общем. Отличное место для селфи – красиво, стильно, стерильно.
Ах, моя милая юная Дейзи… Она, пожалуй, была единственной, кто воспринял мое помешательство легко и естественно, как некую данность. Когда у меня проявилось расстройство личности, ей было около 12 лет. В этом возрасте ты еще готов увидеть фей в чашечках цветков, а по ночам снятся единороги. Она приносила мне букеты из листьев и каталась на моих плечах, счастливо хохоча…
Теперь она стала другой. Девятнадцать чудных лет, молодая женщина, успевшая насладиться своей красотой. И уже научившаяся ей пользоваться. Подведенные черным глаза, темная бордовая помада – похоже, Дейзи вышла на тропу любви! Конечно, я не питал иллюзий – в этот раз она явилась не ко мне. Наша встреча была случайностью, досадной для нее.
Девушка влетела в кабинет, как самонаводящаяся торпеда. Я догадался о ее намерениях: все мужчины в городке вдруг померкли в сравнении с новой “опальной звездой”. Для первой красавицы появление профессора стало веской причиной немедленно влюбиться. И она влюбилась, почти не глядя.
За спиной прекрасной торпеды виновато топталась медсестра, и профессор кивнул ей: мол, я сам справлюсь с названной гостей. Дейзи впилась взглядом в доктора Маб и целую бесконечную секунду глядела ему в глаза, будто собираясь загипнотизировать его своим юным пылом. Затем стремительно прошла к столу, небрежно кинула на него бордовые перчатки и представилась:
– Дейзи Пардалис.
Наверняка она репетировала эту фразу все утро. Доктор Маб вежливо привстал, приветствуя дочку мэра.
Дейзи оторвала глаза от профессора с деланным безразличием, сделала круг по кабинету, разглядывая скудную мебель и давая возможность оценить ее гибкую фигуру, затянутую во что-то темно-зеленое и наверняка очень модное.
Сначала ее взгляд скользнул по мне поверхностно, как по шкафу. А затем, как голодный тигр, ее глаза впились в меня. Я смотрел на нее с глубоким сочувствием. О, если бы я мог, то постарался бы не напоминать о своем существовании. Чувство вины снова вдавило меня в кресло. И в то же время я почувствовал раздражение, что эта расцветающая красотка отвлекла от меня внимание доктора.
Девушка отвернулась от меня, растеряв довольно большую часть своего любовного заряда. У нее остались силы лишь выдать заготовленные фразу:
– Профессор, мы с родителями ждем вас сегодня на ужин. Отказ я не приму!
Не дав шанса ответить, она вылетела из кабинета. Как только дверь захлопнулась за Дейзи, доктор спокойно сел и вернулся к изучению моего дела. Мне показалось, что он тут же выкинул эпизод с девушкой из головы, уделив ему не больше внимания, чем мухе, пролетевшей мимо носа. Он убрал бордовые бархатные перчатки в ящик стола – и все.