Прометей, или Жизнь Бальзака

Моруа Андре

Несмотря на свое "весьма прочное" финансовое положение (он не сомневался, что без труда продаст за 16000 франков шестнадцать из принадлежавших ему акций газеты "Кроник", сохранив при этом в своих руках контрольный пакет; кроме того, он рассчитывал получить 3000 франков за новое издание "Озорных рассказов" и еще 24000 франков в тот день, когда он наконец освободится от кабальных обязательств перед госпожой Беше, вручив ей последний том "Этюдов о нравах"; таким образом, ему предстояло получить 43000 франков в Банке химер), Бальзак признавал, что, хотя теоретически он был настоящим богачом, практически ему никак не удавалось сводить концы с концами и он не мог выкупить из ломбарда столовое серебро.

"Я должен заплатить 3000 франков, а у меня их нет. 31-го мне нужно иметь 8400 франков. До сих пор, чтобы с честью выходить из положения и расплачиваться со всеми, я пускал в ход последние свои ресурсы, но теперь

они исчерпаны. Я - как Наполеон во время битвы при Маренго. Надо, чтобы подоспел Дезэ, чтобы Келерманн бросился в атаку, и все разрешится. Люди, которые собираются приобрести шестнадцать акций "Кроник" за 16000 франков, должны у меня обедать. Вы сами знаете, что дают в долг и доверяют только богатым. В моем доме все дышит роскошью, довольством, благополучием преуспевающего художника. Если на столе будет серебряная посуда, взятая напрокат, все пойдет прахом; ведь посредником выступает живописец, человек лукавый и проницательный, с острым взглядом, как у Анри Монье; он сразу обнаружит все изъяны, все уязвимые места, почует, что тут пахнет ломбардом, который ему известен лучше, чем всякому другому. И тогда прощай выгодная сделка!.. В Париже я ни у кого не могу попросить денег взаймы, ибо меня считают богачом, это подорвет мой престиж, и все погибнет. Мне все так легко удалось с "Кроник де Пари" потому, что я пользуюсь широким кредитом. Я мог держаться независимо, чувствовать себя хозяином положения. А теперь пришпорьте свое воображение и представьте, что ко всему еще я нахожусь в непрестанном горении, что душу мою сжигает пламень, и скажите сами - разве это не драма? А мне надо быть великим финансистом, человеком хладнокровным, мудрым, осмотрительным, надо!.. Больше я ничего не прибавлю; но вчера один из моих друзей с полным основанием заметил: "Когда будут воздвигать вам памятник, надо статую отлить из бронзы, это лучше всего покажет, какой вы человек!"

И в самом деле, только "человек, отлитый из бронзы", мог выдержать такую напряженную работу и такие волнения. К несчастью, новеллы и статьи для "Кроник де Пари" поглощали все время Бальзака, и он не успевал ничего-делать ни для Верде, ни для госпожи Беше. Она была вне себя; ведь наша вдова собиралась вторично выйти замуж, "покинуть книгоиздательское дело ради семейного счастья" и стать госпожой Жакийа; вот почему она хотела поскорее покончить все дела с Бальзаком. В свое время она проявила неосторожность и уплатила ему деньги вперед. Но кто, будучи "главным редактором" газеты, которая оценивается в 90000 франков, станет трудиться над романом, чтобы получить жалкие 500 франков? Увы! Даже его компаньоны по "Кроник" пали духом. Даккет в мае продал свои акции, на них не нашлось других покупателей, кроме Бальзака и Верде, причем уплатили они главным образом векселями. Судебная тяжба из-за "Лилии долины" требовала расходов на судебные издержки. Где взять деньги? Надо надеяться, что банкиры, ослепленные роскошным обедом, принесут 16000 франков в обмен на шестнадцать акций. Обед и впрямь был царским, но банк почему-то заупрямился.

Бальзак - госпоже Ганской, 20 марта 1836 года:

"Никогда еще я не чувствовал себя столь одиноким, никогда еще я так ясно не сознавал, что трудам моим не будет конца. Здоровье мое сильно пошатнулось, я уже не надеюсь вновь обрести тот моложавый вид, которым я имел слабость гордиться. Словом, теперь все ясно. Раз уж человек в моем возрасте не успел вкусить полное счастье без всяких оговорок, то если даже когда-нибудь в будущем ему представится возможность омочить губы в чаше блаженства, натура этому воспротивится! Седые волосы вряд ли приблизят час радости Как видно, жизнь сыграла со мной весьма горькую шутку. Мои честолюбивые замыслы рушатся один за другим. Политическая власть? Какая малость! Природа создала меня для любви и нежности, а по воле судьбы мне приходится только описывать свои желания, вместо того чтобы их удовлетворять".

Да, все надежды Бальзака рассеивались одна за другой. Разве мог он по-прежнему мечтать о близком триумфе, когда все вокруг него разбегались, точно крысы с тонущего корабля? После Даккета из газеты ушли оба молодых секретаря. Бальзак теперь совсем один, он не знает, за что раньше приняться. Все блестящие планы рухнули: газета "Кроник де Пари", новое издание "Озорных рассказов", обводный канал на Луаре. Химеры, эти капризные и свирепые чудовища, расправляли свои крылья. Один только славный доктор Наккар сохранял мужество и ссужал Бальзаку небольшие суммы, которые позволяли писателю хотя бы не голодать. Врача тревожило самочувствие его друга и пациента; постоянные заботы и недосыпание подтачивали здоровье "милого Оноре", терзали его разум, портили характер. "В отчаяние я не впал, но сильно удручен, и это сводит меня с ума".

Супруги Шенбург, австрийские друзья госпожи Ганской, на редкость некстати поселили

в доме Бальзака на улице Батай одного из своих сыновей; чтобы избавиться от их общества, писатель вновь переехал на улицу Кассини, в квартиру, которую освободил Сандо. Там 23 апреля он был задержан: Бальзаку уже давно угрожало тюремное заключение, которому его решили подвергнуть "бакалейщики" из национальной гвардии и "этот подлый дантист, который соединяет свое свирепое ремесло с ужасными обязанностями старшего сержанта", за то, что писатель отказывался выполнять "свой долг солдата-гражданина". Бальзак был доставлен на набережную Бернарден в особняк Базанкур, превращенный в арестный дом парижской национальной гвардии. Сначала он был вне себя от гнева, и не без основания. Как? С ним, Бальзаком, которого отличал сам австрийский канцлер фон Меттерних, с писателем, которого читают во всем мире, во Франции обращаются как с преступником - и все это по милости генерального штаба лавочников?! Тюрьма показалась ему ужасной: скученность, грязь. Но потом он довольно быстро оценил живописность своего положения. Он добился свечей, отдельной камеры, "откуда был виден клочок голубого неба", стола, стула, кресла и принялся за правку корректуры "Лилии долины". Достаточно ему было погрузиться в свои мысли, отгородиться от окружающей действительности, приняться за работу, и он уже больше не страдал.

Верде, вызванный писателем в арестный дом, принес немного денег. Бальзак оставил его обедать вместе с редактором газеты "Котидьен". Трапеза прошла очень весело. На следующий день Верде по просьбе Бальзака привел с собою Сандо, Реньо, Гюстава Планша, Альфонса Карра. Теперь в камере Бальзака было полным-полно снеди; поклонницы присылали розы. "An unknown friend" [неведомый друг (англ.)] передал через привратника белокурую прядь волос, продетую в золотое кольцо. Бальзак писал "таинственной" Луизе: "Ваши цветы благоухают у меня в темнице; не могу даже выразить, какую радость, они мне доставляют!" Впоследствии золотых дел мастер Лекуэнт изготовил из драгоценностей, полученных необычным узником, седьмую трость Бальзака. Обеды писателю приносили от Шеве и Вефура; платил за них Верде. Бальзак пробыл в заключении три дня и потратил за это время 575 франков.

Тяжба с Бюлозом из-за "Лилии долины" все еще не была окончена. "Надо ждать решения еще неделю, если только разбор дела опять не будет отложен. С новым изданием "Озорных рассказов" также пока ничего не выходит; акции "Кроник де Пари" продаются туго. Таким образом, трудности мои возрастают. Два месяца я занимаюсь делами и почти ничего не пишу; целых два месяца потеряны, иначе говоря, "курица, несущая золотые яйца", вышла из строя. Я не только совершенно обескуражен, я истощил свое воображение, и оно требует отдыха". Это было самым серьезным. Великолепный мозг Бальзака, единственный капитал, которым он владел, отказывался ему служить. Самое большее, на что был в ту пору способен писатель, - это читать корректуры "Лилии долины". Бетюн, ведавший делами "Кроник", бил тревогу. Новых подписчиков не прибавлялось, а прежние не возобновляли свою подписку. "Газета "Кроник де Пари" - дело обреченное, безнадежное".

Бальзак - госпоже Ганской. 16 мая 1836 года:

"За последние три дня во мне произошла очень большая перемена. Честолюбивые устремления исчезли. Я больше не хочу добиваться влияния с помощью палаты депутатов или журналистики. Отныне все мои усилия будут направлены на то, чтобы избавиться от "Кроник де Пари". К такому решению я пришел, побывав на двух заседаниях палаты депутатов. Глупость ораторов, бессмысленность дебатов, почти полная невозможность одержать триумф среди столь жалкого сборища посредственностей вынуждают меня отказаться от мысли иметь дело с этой говорильней иначе как в качестве министра. Итак, через два года я попробую пушечными выстрелами открыть себе двери в Академию, ибо академики могут стать пэрами; я постараюсь скопить достаточно большое состояние, чтобы попасть в верхнюю палату и прийти к власти, опираясь на власть".

Все это было превосходно для Бальзака, оседлавшего новую химеру, но отнюдь не для акционеров и кредиторов "Кроник де Пари". Сотрудники газеты донимали его просьбами о деньгах. Даккет угрожал, сделать его банкротом, и Бальзак вздыхал: "Жизнь слишком тягостна; она не приносит мне никакой радости". Редкое признание в устах человека, настроение у которого так быстро поднималось. Правда, в эти дни судьба позволила ему взять реванш. Процесс, связанный с романом "Лилия долины", кончился неудачно для Бюлоза. Вынесенное решение осуждало журнал "Ревю де Пари", который незаконно воспользовался корректурами, не снабженными авторской пометкой "к печати". Бальзак был очищен от преследовавшей его клеветы, он получил множество поздравительных писем. Шум, связанный с процессом, послужил превосходной рекламой для книги. Верде за два часа продал 1800 экземпляров из выпущенных им 2000 экземпляров.