Прометей, или Жизнь Бальзака
Шрифт:
Зачем он это сделал? Отчасти для того, чтобы укрыться от преследовавших его кредиторов. Хотя он за последние четыре года и заработал много денег, но еще не расплатился с заимодавцами. Помимо суммы, которую он все еще должен матери, у него на шее сорок шесть тысяч франков долга. Много говорилось о том, что долги эти - результат банкротства его типографии, но их подлинная причина - слишком роскошный образ жизни. Расходы Бальзака поистине огромны. Для того чтобы успешно работать, он должен жить в хорошо обставленных комнатах, где на полках стоят книги в дорогих переплетах и бронзовые статуэтки, а полы застланы пушистыми коврами. Золотых дел мастер Лекуэнт присылает ему не только столовое серебро, но и две трости: одна украшена красным сердоликом, набалдашник другой - с инкрустацией из бирюзы. Вообще трости Бальзака - трости с набалдашниками из золота, из кости носорога, украшенные драгоценными камнями, - приобрели широкую известность.
Но все это лишь декорации, сон наяву, мир феерии. Бальзаку нравится задавать такие пиры, чтобы гостям казалось, будто хозяин владеет талисманом, делающим его обладателем несметных богатств, повелителем времени и пространства. Но когда после пышного обеда, на котором Россини громогласно объявляет, что даже у монархов он ничего подобного не видел, не пил и не ел, Бальзак вновь принимается за работу, он опять вступает в мир суровой правды, в мир пансиона Воке и банкирского дома Нусингена. И в этом мире писатель становится самим собою: с мудрой прозорливостью осуждает безумную щедрость папаши Горио; он облачается в белоснежную монашескую сутану и работает, препоясавшись шнуром; в этом мире он успешно проводит самые рискованные спекуляции и с редкостным умением накапливает колоссальные богатства Нусингена. Время от времени он делает попытку перенести в реальную жизнь блестящие замыслы своих персонажей, но без успеха, ибо, как только внешний мир начинает оказывать сопротивление, Бальзак тут же укрывается в своем внутреннем мире. Задуманное им дело перестает быть выгодным начинанием и становится темой для романа.
Стремится ли он к роскоши из тщеславия? Нет, все гораздо сложнее. Это как бы часть монументального вымысла Бальзака, героем которого был он сам, и вымысел этот существует не только в его голове, писатель пытается воссоздать его и в реальном мире. Бальзак никогда не умел провести четкую границу между воображением и действительностью. Если он дает обед, то каждая бутылка вина на столе имеет свою историю. Вот это бордо трижды объехало вокруг света, а вон тот ром налит из бочки, которая целый век плавала по морским волнам. Чай, заваренный для гостей, собирала при свете луны дочь китайского императора. Если же доверчивый собеседник спрашивает: "Все это правда, Бальзак?" - то Оноре в ответ разражается заразительным детским смехом: "Во всем этом ни словечка правды". На улице Батай, в своем "неприступном убежище", он устроил для себя будуар, навеянный грезами, подобный будуару Златоокой девушки в особняке маркизы де Сан-Реаль, который описан им в его повести. Диван окружностью в пятьдесят футов, обтянутый белым кашемиром, с черными и пунцовыми бантиками, образующими ромбы...
"Спинка этого гигантского ложа возвышалась на несколько дюймов над грудой подушек, придававших ему еще больше роскоши прелестью своих узоров. Будуар был обтянут красной тканью, а по ней трубчатыми складками, наподобие каннелюр коринфской колонны, ниспадал индийский муслин, отделанный поверху и понизу пунцовой каймой в черных арабесках. Под складками муслина пунцовый цвет казался розовым, и этот цвет любви повторялся на оконных занавесях тоже из индийского муслина, подбитых розовой тафтой и отделанных пунцово-черной бахромой. Шесть двусвечных канделябров из золоченого серебра, укрепленных на стене на равном друг от друга расстоянии, освещали диван. Потолок, с которого свешивалась люстра матового золоченого серебра, сверкал белизной, подчеркнутой золоченым карнизом. Ковер напоминал восточную шаль, он являл взорам тот же рисунок, что и диван, и приводил на память поэзию Персии, где он был выткан руками рабов. Мебель была обита белым кашемиром с черной и пунцовой отделкой. Часы, канделябры - все было из белого мрамора, сверкало позолотой...
Переливающаяся ткань обивки, цвет которой менялся в зависимости от направления взгляда, переходя от совершенно белых к совершенно розовым тонам, прекрасно сочеталась с игрой света, пронизывающего прозрачные складки муслина, создавая впечатление чего-то облачного, воздушного. К белизне душа испытывает какое-то особенное влечение, к красному цвету льнет любовь, а золото потворствует страстям, обладая властью удовлетворять их прихоти. Так все смутные и таинственные свойства человеческой души, ее необъяснимые, бесконечные изгибы находили здесь поощрение. Эта совершенная гармония создавала какое-то совсем особое созвучие красок, вызывала в душе сладострастные, неопределенные, неуловимые отклики".
Как отзвук детских и юношеских грез писателя, как эхо его разочарований и унижений, теперь, много лет спустя, возникала эта роскошная обстановка, достойная султана из "Тысячи и одной ночи" и его наложниц несказанной
Помимо кредиторов, еще одно веское соображение заставило Бальзака покинуть улицу Кассини: нелепое упорство, с каким национальная гвардия пыталась сделать его одним из своих солдат, точно он был заурядный буржуа из их пошлого реального мира, а за отказ повиноваться ему грозило тюремное заключение. Приходилось скрываться. В доме номер тринадцать по улице Батай Бальзак снял квартиру не на свое имя, а на имя некой несуществующей вдовы Дюран. В дом можно было проникнуть, только зная пароль, который часто менялся: "Подошло время сбора яблок", "Я принес фламандские кружева". Только после этого посвященный, миновав первый и второй этажи, где никто не жил, пройдя две пустые и запущенные комнаты, приподнимал в конце унылого коридора тяжелую портьеру и внезапно попадал в восточный дворец. Был ли это рабочий кабинет Бальзака или будуар Пакиты Вальдес? Писатель приказал обить стены плотной и мягкой тканью, чтобы в комнатах царила тишина, а может, и для того, чтобы заглушить вопли Златоокой девушки. Он надеялся, что на этом диване любви будет уютно его новой пери, красавице англичанке, с которой он познакомился в австрийском посольстве... И как знать? Быть может, сюда к нему пожалует и Анриетта де Кастри, окончательно забыть которую он все еще не мог.
Бальзак - маркизе де Кастри, около 10 марта 1835 года:
"Господи, как вы можете думать, что я - на улице Кассини? Ведь я всего в нескольких шагах от вас! Не нравится мне ваша меланхолия: будь вы тут, я бы вас разбранил. Я усадил бы вас на огромный диван, и вы бы почувствовали себя феей в своем волшебном дворце, а я сказал бы вам, что в этой жизни для того, чтобы жить, надо любить".
Потом он сообщал, что работает над романом, где будет нарисован "величественный образ обетованной женщины"; название книги - "Лилия долины". Героиню он наречет в честь госпожи де Кастри Анриеттой - странная честь после стольких размолвок. Этот труд отнимает все его силы, писал Бальзак.
"Вот почему я отнюдь не живу, запершись вдвоем с возлюбленной, как вам нашептывают в свете. Если бы, работая так, как я работаю, я бы еще умудрялся иметь пять-шесть любовниц, которых мне приписывают, я бы потребовал, чтобы меня публично увенчали лавровым венком. Геракл выглядел бы тогда рядом со мною жалким лилипутом... Провести часок с женщиной, возможно, было бы для меня великим благом, однако белый диван, ожидающий лилию, так и останется стоять одиноко. Впервые в жизни мне удалось претворить в действительность свои грезы, эти цветы поэтической фантазии. Жюль Сандо, придя сюда в тот день, когда я засел за работу, воскликнул, что ему почудилось, будто перед ним возник палермский кафедральный собор из оперы "Роберт-дьявол". Моя обитель напоминает будуар женщины! Но женщины изысканной изящной. Спасибо за перья, за вереск - скромный цветок, порадовавший меня, когда я изнемогал под бременем труда. Заглянули бы вы сюда в час, когда я просыпаюсь, и посидели бы часок на диване, опустившись на него, как пташка. В целом мире об этом будем знать только мы двое. Между одиннадцатью утра и часом дня вы пережили бы минуты поэтические и таинственные; однако вы уже слишком охладели к удовольствиям, и я не надеюсь на эти радости, которые дарует нам молодость".
Через князя Альфреда Шенбурга, чрезвычайного посланника, прибывшего сообщить Луи-Филиппу о восшествии на австрийский престол императора Фердинанда I и посетившего Бальзака на улице Батай, писатель переслал рукопись "Златоокой девушки" Еве Ганской. Что касается "Серафиты", то он признавался, что ему никак не удается закончить эту нелегкую книгу. Непомерный труд истощил его силы. Человеческая природа неумолима. "Моя жизнь сосредоточилась в мозгу, тело пребывает в бездействии, и оболочка разбухает".
Бальзак - Чужестранке:
"Словом, вот уже три недели я непрерывно работаю над "Серафитои" по двенадцать часов в день. Этот гигантский труд никому не ведом; люди видят и должны видеть только его результаты. Но мне надо было проглотить множество книг по мистицизму для того, чтобы о нем писать. "Серафита" опаляющее произведение для тех, кто верит. К несчастью, в нашем жалком Париже даже ангел может стать темой для балета".
Он не без гордости сообщал Еве, что его трость с набалдашником чеканного золота, в который вкраплена бирюза, все еще служит пищей для разговоров в Париже и даже в Неаполе и Риме: "Эта драгоценная трость того и гляди приобретет европейскую известность... Если во время своих путешествий вы услышите, что я обладаю волшебной тростью, которая убыстряет бег коней, раскрывает ворота замков, отыскивает алмазы, не удивляйтесь, а посмейтесь над этим вместе со мною. Никогда еще с таким увлечением не выставляли напоказ хвост собаки Алкивиада!" Для человека, жаждущего славы, сочинить легенду о волшебной трости было ловким ходом. Воображение людей легче поразить отрубленным собачьим хвостом или набалдашником трости, нежели философской доктриной.