Промысел божий
Шрифт:
Колял жил с Всеславом и Володькой. Они копались в ворохе, разложенном прямо посреди комнаты на полу, а он по обыкновению лежал на койке и размышлял вслух:
– …завтра вот отвезём вас с Серегой на вокзал, и айда до дому. Пойду шарашить на буровую, водилой. Там меня знают, без волокиты возьмут. Петрович обещал. Месяц-другой поработаю, а там…
Что «там», узнать не удалось, потому что дверь распахнулась, и в комнату шагнул человек.
Возрастом будто старик – морщинистое лицо говорило за то. Одет чудно – в рубаху и портки из некрашеной тонкой кожи, украшенные неким орнаментом. На ногах были мягкие чуни из той же кожи. А вот шапки на старике не было – седые волосы были собраны позади в косицу. Всеслав догадался, что это абориген, а именно хант. Старик внимательно оглядел всех троих и было отчетливо слышно, как гулко сглотнул на своей койке Колян.
Лишь разглядев каждого обитателя комнаты, старик спросил, безошибочно отличив старшего и обратившись к Володьке:
– Мир вашей хатка и не болеть. Кто водит зелёный машина с номер пять два семь?
Это был номер уазика Коляна и тот уже тяжело поднимался с койки. Володька ответить не успел. Всеслав обернулся на несчастного водилу и тот, бледный, но решительный, уже отвечал:
– Я… Моя машина. Я водитель.
– Ай-яй-яй, – раскачивая голову из стороны в сторону, как китайский болванчик, нараспев сказал старик. – Зачем олешка убил?
В комнате повисла мёртвая тишина и стало слышно, как в коридоре кто-то из вахтовиков шутейно сказал другому: «Тебя долго ждать-то, чухонец недоделанный?»
Колян собирался с духом, когда с пола поднялся Всеслав, будто его подбросила неведомая сила и таким образом он стал между съёжившимся Коляном и седым хантом.
– Это я был за рулем машины, – услышал он свой голос, – Я сбил вашего… оленя. У нас отказали фары, мы не увидели его.
Хант внимательно смотрел на Всеслава и в его глазах он увидел не то удивление, не то что-то другое. Немного помолчав, Всеслав закончил своё враньё словами от чистого сердца (и он не мямлил, а говорил твердо, хоть под взглядом старика ему было очень неуютно):
– Простите, что так получилось. Мы… Я не нарочно.
Старик, наконец, открыл рот, чтобы что-то сказать и неожиданно спросил:
– Как зовут?
– Всеслав.
Старик покачал головой. Теперь его взгляд был прежним – внимательным и спокойным – и сказал, произнеся имя Всеслава по слогам:
– Что же, Все-слав, пусть олешка будет жертва в твой честь. Скажу людям.
И он поклонился Всеславу в пояс. Тот ждал, когда эта клоунада закончится, но когда старик выпрямился, он вовсе не был похож на шутника. Он повернулся к двери, открыл её, чуть задержался в проёме и обернулся.
– А не ты убил! – улыбнулся он и шагнул в коридор, закрыв за собой дверь.
– Что это было? – спросил почему-то у Коляна всё ещё сидевший на полу Володька. Тот не ответил и тяжело опустился на койку. Остался стоять лишь ошарашенный Всеслав.
…Именно это происшествие в командировке Всеслав считал началом постигших его несчастий. Не порыв водовода и не убитый олень были этими точками, но именно странный человек из хантов, нашедший их в общаге.
Кстати, как он их нашёл? Ведь на дороге было пусто, и их никто не окликнул. Правда, было темно. Да, именно темно! Тогда тем более их не могли идентифицировать очевидцы. Даже уазик напоминал скорее летучий голландец – у него и номер-то не подсвечивался. Словом, именно этот странный хант и казался Всеславу зловещим предзнаменованием его дальнейших несчастий. Может, он наслал на него проклятие? Чем чёрт не шутит…
Экскурс в биографию
Он был единственным сыном в семье довольно обеспеченных людей, но мажором никогда не был, потому что презирал подобных людей. Свой дар «видеть глазами по-другому» он узнал в себе ещё в детстве и поначалу полагал, что так видят все люди. Когда это оказалось не так, он удивился. Стоило ему лишь немного изменить взгляд (как это делается, он бы ни за что не смог объяснить), как всё вокруг меняло привычные очертания.
Людей он видел прозрачными цветными существами, заключёнными в радужный шар. Животные виделись ему несколько иначе, а именно без шара. Ничего не смысля в медицине, он с лёгкостью различал болезни, травмы и тому подобное, из-за чего в школе у него не было друзей – его боялись и не любили, как всякого чудака-инородца. Даже растения он видел по-иному. Стоило ему посмотреть на торчащий из земли росток и «посмотреть на него по-другому», и он видел в некоей прозрачной проекции то, чем этот росток должен был стать. То есть над валяющимся на земле желудем он видел тень огромного дуба. А ещё он видел насквозь дома и также мог проникать вглубь земли.
По дороге в школу и обратно он проходил по улице, в недрах которой пролегали трубы различного диаметра, вились провода, проходила канализация. Изо дня в день Всеслав наблюдал, как в одной из труб в единственном месте менялся цвет. Она будто истаивала, как лёд по весне, то есть если вся труба, как и многие другие по соседству была некоего пепельного оттенка, то лишь в одном этом месте, сбоку, тлело и с каждым днём увеличивалось пятно более светлого тона. И вот, идя однажды из школы, он увидел на этом самом месте улицы машину оранжевого цвета, рабочих, и промоину в асфальте. Посмотрев глубже, он узнал трубу с осветлённым боком, из которой лилась вода.
Будучи чужим для одноклассников, Всеслав находил отдушину в различных занятиях. Одним из них был спорт. Но здесь была некая трудность: ему было всё интересно, но и нигде он не задерживался надолго, ибо начинал скучать на однообразных тренировках. Но не только однообразие тяготило его. Когда он попал в секцию бокса, то строгие правила быстро надоели ему своей неэффективностью. Тогда как противника можно было спокойно вырубить ногой, засадив ему по ребрам, правилами это строго запрещалось. Или можно было бы повалить соперника и не дать ему двинуться до удара гонга, но и это было невозможно с точки зрения глупого бокса. Через два месяца Всеслав ушёл из секции.
Дальше последовал марафон единоборств.
В самбо ему претило отсутствие ударов. Правда, тренер утверждал, что в боевом самбо удары есть, но показывать такие приёмы отказался наотрез. В карате не хватало бросков. Фехтование напрягло своей прямолинейностью – он помнил фильмы про мушкетеров, где те яростно скакали, скажем, по таверне, где с ними столкнулись враги: гвардейцы кардинала. Отважные мушкетёры вели бой изобретательно, потчуя своих противников не только шпагой, но и задорными уместными пинками, а в качестве плацдарма использовали лестницы, не брезговали столами и даже перелетали пространство на люстрах. В фехтовальном же зале было разрешено двигаться взад-вперед по дорожке и только. Разочаровавшись в единоборствах, Всеслав потерял к ним интерес, зато научился стоять за себя. В уличных драках он был непобедим, так как кроме внутренней отваги дрался изобретательно, восполняя недостатки тех дисциплин, коим он недолго учился, всесторонним комплексным применением всех навыков одновременно. Его побаивались и уважали, к тому же к старшим классам он стал умней и свой дар иного видения новым знакомым не открывал.
Он ходил на плавание и футбол, играл в хоккей и даже занимался легкой атлетикой. Всё ему давалось легко, всё он схватывал на лету, но и во всём находил свои недостатки. Тренеры хором и поодиночке прочили ему великое спортивное будущее, уговаривали не уходить и даже обивали порог его дома, капая на мозг родителям. Не делал этого, пожалуй, лишь тренер по боксу, которому Всеслав напоследок засадил-таки ногой по рёбрам.
В школе приоритетными предметами для Всеслава были гуманитарные науки: история и литература. К точным наукам он был равнодушен, однако мог проводить сложные математические действия в уме. Он не строил сложных уравнений в голове, просто все цифры для него имели определённый цвет. Он смешивал их, как художник краски, и они давали совершенно определённый оттенок, который, в свою очередь, имел своё число. И он не понимал, почему другие не умеют так же, ведь ему подобные вычисления казались очень простыми.