Пронзающие небо
Шрифт:
— Впрочем, мы действительно можем послушать ещё одну историю. — скрежетнула Яга.
— Да, я готова! — прозвенела Оля. — Я расскажу вам…
Яга же, подняв свою похожую на исполинскую, изломанную ветвь ручищу, проревела, пытаясь усмирить разбушевавшихся гостей:
— Пока девчонка будет рассказывать — в печку пойдёт этот негодный юнец.
— Да! Да! ДА!!! — кровожадно радуясь мудрости хозяйки, завизжали гости.
…Как некоторые бездарно проводят время — целые часы, дни, а то и годы… Как это страшно, трагично — ведь жизнь неповторима. Каждый день несёт новый рассвет, и до заката так много прекрасных дел можно сделать, так многое
Но Оля уже не мыслила жизни своей без служению своему возлюбленному, своему Алёшеньке — все свои стремления она так или иначе сводила именно к нему, в нём растворилась — и только потому могла сказать, глядя в лицо смерти, чувствуя её уничижающий жар:
— Нет — я пойду первой… — и чуть слышно. — …А он пускай спит, милый мой…
А теперь я расскажу, что было с духом Алёшиным.
Как уже говорилось, Алёше не требовалось никакого труда, чтобы прийти к тому отстранённому состоянию, которое у иных, более счастливых людей, называлось сном. Только он опустил голову на стол, как почувствовал, что никакие путы его не сдерживают, и тут же бросился к двери, опять забылся, хотел её раскрыть и… проскочил сквозь какую-то чешуйчатую каракатицу, которая только входила.
Но вот и двор: окружённая леденистой сферой площадка — здесь было множество тварей, которые не удостоились чести гостить в избушке Бабы-Яги; они прыгали, визжали, стремительно переговаривались на своём чудовищном языке. Некоторые устремлялись к краям этой сферы, и свободно проходили сквозь нею — разбегались по лесу, разлетались по миру, дабы творить страшные свои деяния.
А поблизости от избушки, переливался мертвенным, тёмным сиянием холм — он дрожал и вздрагивал, и был совсем как живой, в нижней части холма был проём, и из него, один за другим, выходили, вылетали, выплывали всё новые и новые чудища. Вот выкатилось метровое налитое кровяным светом око, и сразу же яростно уставилось на оцепеневшего Алёшу — похоже, оно единственное поняло, кто он такой, но, так как у него не было ни рта, ни каких-либо иных органов, то око никак не могло высказать свои опасений — разве что налилось изнутри синеватыми, извилистыми паутинками молний, который, сложившись, метнулись на Алёшу, но прошли сквозь него, не причинили никакого вреда.
Затем юноша — точнее призрак его, бросился к проходу из которого вываливала очередная группа страхолюдин. Он, перепрыгивая через две-три высоких ступени нёсся всё вниз и вниз, по уводящему в бездну туннелю, который для нормальных глаз представился бы непроницаемым — он же видел всё в бордовых, пульсирующих тонах. Навстречу подымались новые твари — большинство вжимались в стены, некоторые, что погрознее пытались заступить дорогу наглецу, однако Алёша, не встречая какого-либо сопротивления, свободно сквозь них пролетал…
Но вот последние ступени, и Алёша оказался в той самой зале, в которой протекал поток отделяющий мир живых от подземного царства. И видел он, то, что не мог увидеть Ярослав: — что свешивающиеся с потолка наросты — живые организмы, и медленно они подрагивают, выжидают жертв; что весь поток — есть густая, медленно текущая кровь, завивающаяся кровеворотами, бурлящая, иногда слагающаяся в образы искажённых яростью ликов, рук, разодранных тел, рубящих клинков — но всё это было соткано из крови.
Вот из глубин кровавой реки стремительно стала приближаться большая лодка, на которой свистели, возбуждённо извивались, исполинские слизни. Вы то уже знаете, что правил той лодкой, наделённый колдовскими силами Ярослав, однако ж Алёша этого знать не мог, и, выбрав именно его, закутанную во мрак фигуру, решил броситься, сцепиться с этим ненавистным чудищем, хоть в борьбе погибнуть (при этом забыл, что тела то для борьбы у него и нету). Вот лодка ударилась в берег, вокруг с необычайным проворством, оставляя отвратительные клейкие следы промелькнули слизни, а Алёша с яростным воплем прыгнул (слизни даже не обернулись — им то к ярости было не привыкать).
Ярослав, этот мальчик-богатырь оттолкнулся железным шестом от берега и лодка отлетела метров на десять — несмотря на то, что зрение его оставалось прежним, человеческим — всё же воздух в пещере был настолько пропитан запредельным, что и его глаза уже начинали видеть кое-что незаметное для обычных людей — и он увидел, что рядом с ним мечется, и всё пытается в него впиться некое расплывчатое облачко.
— Э, нет! Меня этим уже не проймёшь! — с горечью воскликнул он. — За сегодняшнюю ночь столько я навидался, что иному и за сто и за тысячу жизней увидеть не приведётся!.. Э-эх, бросил бы всё! Уплыл бы! Да куда плыть?! Страшно! Ведь догонят непременно! Ведь их же царствие, их ночь! А я жить хочу… Э-эх, знать бы, что делать!.. Вот ты — что ты всё носишься?! Ну вот скажи, что мне делать?! Не знаешь?!..
А Алёша уже не носился — он осознал, что перед ним Ярослав, хоть и в таком, необычном виде. Он замер перед ним, и стал говорить:
— Ну вот, надо же — встретились!.. Чего не ожидал, того не ожидал! Как же ты здесь оказался?.. А впрочем — не важно, да и не время сейчас рассказывать. Ярослав, мы немедленно каким-то образом должны придумать способ, как Оле помочь…
Ярослав мог видеть лишь расплывчатое пятно, вместо своего друга, и также — и голос слышался ему каким-то разбитым, невнятным, он, не осознавая, что перед ним его друг, отмахнулся и выкрикнул:
— Ну всё, довольно, довольно! Убирайся на этот свой праздник! Мне твои бредни слушать некогда! Я уж сегодня столько бредней наслышался, что…
Ярослав даже и не договорил — так его уже воротило от всех этих чудищ, призраков и прочей нечисти — он что было сил (а силы были исполинские) — несколько раз оттолкнулся от дна; железный шест от этих толчков трещал, гнулся, грозил сломаться, словно был ветхой деревяшкой — теперь лодка плыла с такой скоростью, что при случайном столкновении с одной из свисающих полуживых колонн, непременно разлетелась бы в щепы. Мальчик-богатырь жаждал избавиться от этого назойливого призрака, но он не отставал, плыл рядом с ним в кровяном воздухе, и всё говорил и говорил, всё громче и громче:
— Да что ты кричишь такое? — пытаясь разобраться в размазанных звуках, нетерпеливо вскрикнул Ярослав. — Что?!.. Алёша?!.. Ты — Алёша?!.. Да не в жизнь не поверю!..
Однако ж он всё-таки был заинтересован, и больше уже не отталкивался — лодка, впрочем, по прежнему неслась по инерции. Он повернулся к этой, из всех сил жестикулирующей ему тени, и вот пробормотал:
— …А никак и взаправду — Алёша. Так что ж ты призраком то стал? Неужто погиб?..
Теперь колдовство этой ночи ещё глубже проникло в мальчика, и он, наловчившись, вполне отчётливо смог разобрать ответ призрачного Алёши: