Пропасть Искупления
Шрифт:
Она взяла игрушку. Та была розовая, мягкая и потрепанная, от нее шел слабый запах. Она появилась, когда Рашмике было лет восемь-девять: девочка сама выбрала ее в лавчонке бродячего торговца. Наверняка в ту пору игрушка была яркой и чистой, но Рашмика помнила только одно: это единственное, что она любит – не просто любит, а обожает. Глядя на игрушку, она забывала, что ей уже семнадцать, и до сих пор не могла понять, какое же существо изображает эта вещь. Помнится, надумав взять приглянувшуюся штуковину с прилавка, она решила: это поросенок. И не важно, что на Хеле никто и никогда не видел живой свиньи.
– Тебя я тоже не могу взять, – прошептала Рашмика.
И водрузила игрушку на тетрадь торчком, словно часового. Она понимала, что это просто безделушка, но понимала и то, что вскоре останется без единой ниточки, связывающей ее с безопасным житьем в поселке, и будет отчаянно тосковать по дому. Да только от компада больше пользы, и теперь уже не до сантиментов.
Она запихнула черную прямоугольную коробку в сумку, аккуратно затянула герметичную застежку и тихо вышла из комнаты.
Рашмике было четырнадцать, когда караван в последний раз прошел вблизи ее деревни. Тогда она была на занятиях, и ей не разрешили выйти наружу и поучаствовать во встрече. Перед этим, в девять лет, она видела караван, но лишь мельком и издали. Ей живо помнилось это событие – из-за того, что потом случилось с братом. Она вспоминала прибытие каравана столько раз, что теперь уже невозможно было отличить случившееся на самом деле от того, что она навоображала потом.
Прошло восемь лет, подумала она: десятая часть человеческой жизни по безжалостной новой статистике. Десятую часть тоже нельзя недооценивать, хотя когда-то восемь лет составляли одну двенадцатую или даже одну тринадцатую того, на что можно было рассчитывать. И тем не менее срок казался очень долгим. Как ни крути, это половина ее жизни. Дожидаться нового каравана, знала Рашмика, придется целую вечность. В тот последний раз, когда Рашмика видела караван, она была ребенком с Равнины Вигрид, маленькой девочкой, известной своей странной привычкой всегда говорить правду.
И вот теперь ей выпал новый шанс.
Прошло сто дней с начала сто двадцатого кругосветного путешествия, в которое внезапно пустился караван, вышедший на восток с Хоукова Переезда. Колонна повернула на север, к Низинам Гаудина, чтобы соединиться с другим караваном, направлявшимся на юг, в сторону Хмурого Перекрестка. Впервые за столь долгий срок – три обращения – караван проходил по южной кромке Равнины Вигрид в дне пути от поселка. Само собой, жизнь забила ключом: приемы и вечеринки, празднования юбилеев и приглашения в тайные питейные заведения. Бывали романы и свидания, опасный флирт и тайные связи. Через девять месяцев жди появления орущего потомства караванщиков.
В сравнении с общим аскетизмом Хелы и особенно с суровым бытом Равнины Вигрид это было время скупо отмеренной, робкой надежды. Один из редких периодов, когда мог измениться жизненный уклад – пусть и в строгих рамках. Наиболее здравомыслящие поселенцы не позволяли себе выказывать энтузиазм, но в душе они не могли противиться надежде на перемены. Люди придумывали хитрые предлоги, чтобы съездить к месту встречи; мол, тут ничего личного, а только забота об общественном благе. Таким вот образом на протяжении трех недель поселок отправлял собственные маленькие караваны, которые с риском для жизни преодолевали изрезанные предательскими трещинами равнины, чтобы добраться до большой колонны.
Рашмика решила выйти из дому на рассвете, пока родители спят. Она не стала лгать, куда и зачем собралась. Чего не понимали взрослые и вообще все жители поселка, так это того, что она умела обманывать не хуже других, на голубом глазу. И единственная причина, по которой Рашмика никогда не лгала, даже в детстве, заключается в том, что она просто не видела в этом смысла.
Рашмика кралась к своему дому, беззвучными бросками пересекая темные коридоры и яркие пятна под световыми люками. Почти все жилье в поселке скрывалось под землей и представляло собой бессистемно вырытые пещеры, соединенные извилистыми тоннелями, со стенами, покрытыми желтеющей штукатуркой. Мысль о жизни на поверхности слегка пугала, но, наверное, и к этому можно привыкнуть; так привыкают к жизни в караванах или даже в соборах, к которым эти караваны идут.
Хотя, конечно, нельзя было назвать подземное существование совсем безопасным. Сеть коридоров поселка где-то опосредованно соединялась с системой расположенных еще глубже путей к раскопкам. Имелись шлюзы и другие запорные устройства, чтобы защитить поселок при обвале в зоне раскопок или при случайном вскрытии проходчиками полости с высоким давлением. Вот только не всегда эти механизмы работали должным образом.
На веку Рашмики случилось несколько серьезных аварий, только случайно не приведших к большим жертвам. Все знали, что новая ужасная катастрофа вроде той, о которой родители Рашмики вспоминали до сих пор, лишь вопрос времени. Не далее как неделю назад на поверхности произошел сильный взрыв. Обошлось без жертв; по слухам, кто-то намеренно подорвал предназначенные для проходки заряды. Это было лишним напоминанием о том, что ее мир в одном шаге от ужасной опасности.
Такова была цена, которую поселок платил за экономическую независимость от соборов. И Рашмика это понимала. Большинство поселков на Хеле располагались вблизи Вечного Пути, не более чем в ста километрах к северу или югу. За ничтожным исключением, поселки возле Пути были обязаны своим существованием церквям и контролируемым ими соборам и имели то или иное отношение к главным ответвлениям религии куэйхистов. Это не значит, что на Равнине Вигрид не было верующих, но поселки управлялись мирскими комитетами и зарабатывали на жизнь в основном раскопками, а не сложными системами десятин и индульгенций, которые связывали соборы и общины Пути. Вследствие этого поселки были свободны от большинства религиозных ограничений, установленных на Хеле почти повсеместно.
Поселки жили по собственным правилам, не так строго смотрели на брак и закрывали глаза на некоторые прегрешения, объявленные вне закона на Пути. Гости из Часовой Башни были редки, и, сколько бы церкви ни посылали сюда своих миссионеров, на них глядели с подозрением. Девочкам вроде Рашмики дозволялось читать техническую литературу и заниматься раскопками, но не изучать скрижали куэйхистов. Согласно общему укладу, женщины в поселках находили себе работу сами.
Другой стороной медали было то, что Равнина Вигрид не могла рассчитывать на покровительство и защиту соборов. Поселки вдоль Пути охранялись разношерстной и слабоорганизованной соборной милицией, и в кризисных ситуациях церковники оказывали им поддержку. В распоряжении соборов имелось оборудование, значительно превосходящее все, чем пользовались на Вигриде, и Рашмика не раз становилась свидетельницей того, как ее друзья и родственники умирали из-за невозможности пользоваться услугами современной медицины. Платой за медицинскую помощь была, конечно же, встреча со службой крови. И как только в жилах человека появлялась кровь куэйхистов, все прочее ему становилось безразлично.
Рашмика принимала родные порядки со смесью гордости и упрямства, свойственных обитателям Вигрида. Никто не сомневался, что жизнь в этих краях неизмеримо труднее, чем около Пути. Все знали, что на Равнине Вигрид по-настоящему веруют лишь единицы и даже у них вера обычно поколеблена сомнениями. Как правило, именно сомнения, желание найти ответы на беспокоящие вопросы приводили людей в раскопки.
При всем при том обитатели поселков не желали себе другой судьбы. Они жили и любили так, как считали правильным, глядя на облепившие Путь благочестивые общины с чувством морального превосходства.