Пропавшая кузина
Шрифт:
Учиться мне все это время никто, слава Богу, не мешал. Честно признаться, иной раз даже скучал, вспоминая о своих баварских приключениях, но эту дурь учеба из меня обычно быстро и надежно выбивала. Тем более, я не только учился, но и окунулся с головой в жизнь Свято-Георгиевского студенческого братства, побывав в оном и фехтвартом, и шпрехером, и даже вице-сеньором, заместителем председателя, если в терминах прошлой своей жизни. Стать сеньором, председателем то есть, мне, увы, не светило — таковым, согласно уставу братства, может быть только лицо имперского подданства и немецкой народности. Такая вот национальная дискриминация, в здешнем мире, впрочем, обычная и естественная, так что я не в обиде. Это вон Арнольд Шварценеггер в бывшем моем мире сожалел, что не может стать американским президентом [46] , а мне и так неплохо. Во всяком случае, и управлению
46
Президентом США, по их конституции, может быть только человек, родившийся на территории США. Сторонники родившегося в Австрии Шварценеггера пытались добиться внесения изменений в конституцию, но инициативная группа не смогла выполнить все предписанные правила для запуска этой процедуры.
С каждым годом, добавлявшимся к моему возрасту в этой жизни, у меня не то чтобы так уж сильно прибавлялось ума, но потихоньку уходила доставшаяся мне от Алеши подростковая дурь. Способствовали этому и другие жизненные обстоятельства, с моим возрастом напрямую не связанные.
С Гертой и Анькой мы развлекались еще год с небольшим, потом Анька вышла замуж, оставила работу у Герты и перебралась к мужу в деревню Ланзинг недалеко от Дахау. Меня, сами понимаете, упоминание этого города поначалу несколько покоробило, но тут же я вспомнил, что здесь это всего лишь маленький городишко, и прилипнет ли в здешнем мире к его имени недобрая слава печально известного учреждения по соседству или же нет, одному Богу ведомо. Вовлекать в наши забавы кого-то из служанок вместо Аньки мы не стали, и до моего отъезда тешились с Гертой вдвоем. Не скажу, что со столь сильной и выносливой женщиной это было легко и просто, но все легче, чем втроем-то. Денег за доступ к телу Герта с меня не брала, довольствуясь платой за проживание и стол, что только прибавляло естественности и человечности нашим с ней отношениям. Мне даже удалось уговорить фрау Штайнкирхнер устраивать себе небольшие, дней по десять, летние отпуска, которые мы проводили на Баварском море, арендуя для этого дом. Не тот, конечно же, где жили мы с Катей… Честное слово, прощаться с Гертой оказалось для меня не таким уж и легким делом, а уж сама она даже разревелась от избытка чувств.
Раздвоения личности со мной больше не случалось, что и понятно — причин к тому в жизни, ставшей спокойной и размеренной, не было. Да и не надо, обойдусь. Хотя, если что, знаю теперь, к кому обращаться за помощью.
Домой на каникулы я так ни разу и не ездил, вместо этого путешествуя по Баварии. Снова побывал в Ландсхуте, в Байервальде, в Пассау, открыл для себя и многие другие уголки этой красивой и интересной страны. Было дело, воспользовался приглашением Альберта и как-то на каникулах провел три седмицы в Восточной Пруссии. Почти не слезал с коня, расстрелял десятка три барабанов, — в общем, насыщенная такая программа активного отдыха. Заехали и к Майхоффенам, дабы я имел возможность лично принять благодарность барона и его супруги за спасение дочери. Самой Кати в это время в поместье не было, что лично я посчитал благоприятным обстоятельством — встречаться с ней, откровенно говоря, не особо хотелось. Зато я познакомился с ее отцом. М-да, калека-то он калека, но если кого и можно назвать железным человеком, то это как раз барона фон Майхоффена. Кате с некоторыми особенностями ее характера было в кого пойти. Доктора Грубера я тоже не видел, и тоже не сильно по этому поводу огорчился. Он, кстати, теперь не просто Грубер, а Грубер фон Лассвитц — дворянство король Пруссии ему пожаловал. Впрочем, новоиспеченный дворянин жизнью в поместье не прельстился, а тут же устроился на королевскую службу в министерство финансов, где почти сразу получил место начальника департамента. Хм, что-то не замечал я за ним особого таланта управляться с деньгами, но им там виднее. На место доверенного лица Шлиппенбахов он рекомендовал своего бывшего помощника, так что интересы родственников моего приятеля не пострадали. В общем же, несмотря на обилие впечатлений, каковыми оказалась богата поездка, Бавария все равно нравится мне больше, чем Восточная Пруссия. Однако же потихоньку подкралась тоска по дому и последний год я уже чуть ли не дни считал до возвращения.
Дома, судя по письмам родных, все развивалось своим чередом. Васька, закончив Кремлевский лицей, обязательные для бояр три года царской службы отбывает сейчас в Кремлевском же полку, к весне срок как раз и выйдет. Невесту ему отец с матерью уже присмотрели, так что успею и на свадьбе погулять.
Возвращаться в Москву не через Вену, а через Берлин я собирался еще когда только влез в историю с розыском Кати, а теперь такой путь оказался вообще единственным — война за австрийское наследство все-таки началась и ехать через театр военных действий было бы, мягко говоря, неосмотрительно.
Если верить газетам, пруссаки уверенно теснили австрийцев в Богемии, вынуждая их принять генеральное сражение как можно ближе к Вене, а баварцы столь же уверенно действовали в Тироле, не пуская размещенные там австрийские войска на помощь столице. В венгерских провинциях происходило брожение, и уже отмечались случаи массовой сдачи в плен и столь же массового бегства с поля боя солдат венгерских полков, очевидно, не сильно горевших желанием проливать кровь за Австрию. В общем, поражение Австрии стояло в повестке самого близкого будущего…
— Алекс!
— Альберт!
Шлиппенбах заметил меня первым, что с его-то ростом было не так уж сложно. Обнявшись, мы от души похлопали друг друга по спинам, я не преминул заметить, что Альберту идет темно-синий с серебром мундир полицейского чиновника, получив в ответ ехидное замечание, что не всем же быть умными, кому-то надо и дело делать, после чего мы направились в ресторан.
Выпив по чуть-чуть шнапсу под сыр и паштет, мы в ожидании горячего начали с того, что предались воспоминаниям об учебе в Мюнхене и разговорам об общих знакомых, затем я коротко рассказал о себе и похвастался своими достижениями как на ниве науки, так и в исполнении должностей в братстве, а потом слушал Шлиппенбаха, в своей характерной манере, обстоятельно и с юмором, поведавшего о нелегкой службе полицейским чиновником в Кенигсберге.
Если верить Альберту, вся его служебная деятельность представляла собой один сплошной анекдот с дисциплинированными, но слегка туповатыми служаками, совсем уж безмозглыми преступниками, начальством, которому вовремя сданный и строго по форме составленный отчет важнее любой работы, и прочими прелестями того же рода. В ответ я рассказал ему несколько популярных в своей прошлой жизни анекдотов про стражей порядка, слегка адаптировав их к местным реалиям, чем заставил товарища не просто безудержно смеяться а натуральнейшим образом ржать. Однако же оказалось, что моему другу по службе приходилось не только выяснять степень вины каждого из участников пьяной драки или расследовать кражу тушки гуся с кухни недорогой харчевни, были у Шлиппенбаха дела и куда более серьезные. Пару историй как-нибудь расскажу, они показались мне настолько интересными, что уже потом, в поезде, я набросал в записной книжке несколько заметок, чтобы потом не забыть.
В конце концов я решился спросить Альберта о Кате.
— Кати… — Альберт даже поморщился, — Кати стала любовницей кронпринца. Не знаю, насколько она этим облегчила жизнь себе, но мне только усложнила. Да и всем своим родственникам тоже.
Я промолчал, побуждая графа продолжить.
— От нас ждут, что мы не будем поощрять такое поведение Кати, поддерживая с ней отношения, и в то же время пытаются передавать ей через нас какие-то свои просьбы, надеясь, что Кати повлияет на кронпринца при их рассмотрении.
— Да уж, дурацкое положение, нечего сказать, — признал я.
— А уж как Кати чудит в своей лечебнице… — Альберт даже головой покачал.
— В какой лечебнице? — не понял я.
— Королева Луиза-Августа открыла в Берлине общедоступную лечебницу для всех сословий, — пояснил Альберт. — Кати состоит при ее величестве фрейлиной, и, представь себе, целительствует в этой лечебнице! Она лечит бедняков и нищих, зажиточных и богатых, не делая ни для кого разницы! Хотя нет, разница есть, — поправился он. — С бедных она не берет ни пфеннига. Даже не знаю, зачем ей это?
— А какая разница, если людям от этого лучше? — я-то как раз представлял себе, зачем это Кате, но не буду же я объяснять Альберту, что его кузина демонстративно показывает высшему свету, что может делать что хочет, и при этом плевать ей на всех с высокой башни.
— Да, людям лучше, — согласился Альберт. — Берлинцы сейчас молятся за королеву и Катарину. И знаешь, жаль все-таки, что вы с Кати не поженились. Вы бы с ней, по крайней мере, понимали друг друга…
Ну вот. За Катю уже молятся. А я еще ничего не сделал, чтобы молились за меня… А ведь должен. Что ж, вот дойдут руки до исполнения тех планов, что пришли в мою голову, пока я учился в Мюнхене, глядишь, и за меня молиться будут…