Пропавшая сестра
Шрифт:
— Она изучала городское планирование на примере парижских катакомб. А Археологическое общество контролирует ремонтные работы в туннелях. Примерно год назад доктор Леруа взял Анжелу на стажировку, чтобы она могла посещать катакомбы в любое время.
— А кто-нибудь говорил с доктором Леруа об Анжеле? Можно мне с ним встретиться? — Мы с Жан-Люком одновременно поворачиваемся к Дельфине.
— Наверное. Я не знакома с ним лично, но с ним можно связаться через университетский интернет — портал.
— Я так и сделаю. Что-нибудь еще? — обращаюсь я к Жан-Люку.
— Анжела почти все
Дельфина слабо улыбается.
— Именно так. Анжела была одержима своей темой. Она даже начала брать уроки картографии, чтобы лучше разбираться в устройстве городских туннелей.
— Вы думаете, что кто-то мог ее возненавидеть за это?
Дельфина крепче обхватывает себя руками.
— Вряд ли это была ненависть. Скорее, зависть. Ответственность за стрельбу в университете взяла на себя террористическая группировка «Красные братья». Вы знали об этом? Стрелок, молодой парень, присоединился к ним всего лишь год назад. Во Франции, как и во всей Европе, в настоящее время наблюдается подъем национализма. Многие иммигранты чувствуют здесь себя довольно неуютно, и «Красные братья» пытаются этим воспользоваться.
Она делает паузу, вероятно, ожидая от меня какой-то реакции на свои слова, но единственное, что мне вспоминается по этому поводу, — это татуировка в виде свастики на руке кассира, с которым я столкнулась в свою первую ночь в Париже. Интересно, когда она говорит о национализме, она имеет в виду нацизм? Неонацизм в Париже?!
— В любом случае, — вздыхает она, — внутренний конфликт разрастается. А Анжела излучала ту социальную легкость и изящество, которые олицетворяют свободу, равенство и братство в том виде, как они декларируются в нашей конституции, но о чем многие жители сегодняшней Франции просто забыли.
Жан-Люк напоминает о себе легким покашливанием.
Как вы думаете, причиной нападения стала зависть или все же ее исследования?
— А могла быть в этом замешана Эммануэль Вуд? — вспомнила я рассказ Нур.
Дельфина медленно качает головой.
— Эммануэль училась на историческом факультете, если не ошибаюсь. Я ее почти не знаю, мы редко пересекались.
Жан-Люк сдвигается на краешек стула.
— А можно взглянуть на расписание Анжелы? Посмотреть, какие курсы она выбрала на следующий семестр, понять ее планы.
Пока Дельфина сопровождает нас в деканат, чтобы получить распечатку расписания, я думаю о том, что эта Ману, возможно, знает об Анжеле больше других. И вспоминаю фразу инспектора Валентина: «Возможно, это была женщина».
Мы благодарим Дельфину и выходим во двор. Вдоль дорожки в почетном карауле выстроились аккуратно подстриженные кусты. У меня в голове крутятся слова Дельфины, которыми она охарактеризовала Анжелу: «Не появлялась. Одержимая. Впечатляющая. Витающая в облаках».
За последние несколько лет в характере Анжелы произошли резкие перемены, это очевидно. До переезда в Европу она отличалась сумасбродством и эмоциональностью, но отстраненность и забывчивость ей свойственны не были. Отчего она так изменилась? Оттого ли, что ее кто-то преследовал, или оттого, что погрузилась с головой в работу, как считает Дельфина? Чем больше я узнаю о сестре, тем яснее становится, что Париж изменил ее самым неожиданным образом. Здесь ей было лучше, чем дома. Мне больно это осознавать, но вдали от нас, от семьи, она, кажется, чувствовала себя гораздо счастливее.
— Куда теперь? — спрашивает Жан-Люк.
От груды венков и букетов, которую я видела на фотографиях в интернете, когда искала информацию о стрельбе в Сорбонне, осталось лишь несколько высохших цветов — вот и вся память о том, что здесь произошло недавно. Среди них разбросаны квадратные кусочки оранжевой бумаги с рекламой скидок на бутерброды для студентов. Я поднимаю руку и останавливаю такси.
— Так и будете расспрашивать?
Жан-Люк фыркает и залезает на заднее сиденье. Мы едем на Монмартр сквозь ужасные пробки. Жан-Люк спрашивает об Эммануэль и ее отношениях с Анжелой, но я уклоняюсь от разговора. Следую указаниям сестры никому не доверять.
Когда Жан-Люк отворачивается к окну, я достаю телефон, чтобы написать инспектору Валентину. Как-то странно посылать эсэмэски полицейскому, но каждая минута на счету, и я не могу пойти к нему вместе со своим гидом.
Я остаюсь до следующего воскресенья. Нужно освободить квартиру. Вам что-нибудь известно об Эммануэль Вуд? Возможно, у нее были счеты с Анжелой, она ее преследовала.
Инспектор отвечает почти сразу:
Оставьте полицейскую работу мне. Вуд не является подозреваемой. Я узнал, что вы подписали бланк опознания трупа. Большое спасибо. Если появятся новости, я свяжусь с вами.
— Что-то случилось? — спрашивает Жан-Люк. Он наклоняется, чтобы посмотреть на экран, но я выключаю телефон.
— Ничего. Просто проблемы с интернетом.
Жан-Люк открывает ленту новостей на своем телефоне и хмурится.
— Опять стреляли, на этот раз в Тулоне. На юге Франции.
— Кошмар. Кто-нибудь пострадал?
— Непонятно. Пока нет информации.
— Похоже, и у вас стрельба становится обычным явлением, — замечаю я. — Как думаете, почему это происходит?
Жан-Люк выключает телефон и пристально смотрит на меня.
— Трудно сказать. Скорее всего, это связано с колониальной политикой Франции. Бывшие подданные колоний иммигрируют в метрополию в поисках лучшей жизни. Не все и не всегда ее здесь находят. Их заставляют ассимилироваться, но не всем это нравится. Они хотят сохранить свою идентичность, а система давит на них.
Погруженные каждый в свои мысли, мы молча въезжаем на мост Александра Третьего.
Нападение пьяницы в полицейском участке могло быть чем-то большим, нежели просто ненависть рядового француза к американской политике. Его мог разозлить даже тот факт, что я говорю по-английски, а не по-французски. Существует огромная разница между американцами из среднего класса, как мы с Анжелой, и беженцами, ищущими спасения во Франции, но не могло ли это сложное отношение к чужакам сыграть роль в истории с исчезновением Анжелы?