Пропавшее войско
Шрифт:
Пока мужчины разбивали лагерь, я нашла под большой скалой, зеленой от мха, источник с прозрачной водой и, когда тьма стала непроглядной, разделась и медленно погрузилась в его ледяные струи. От холода едва переводила дух, но все же в конце концов мне удалось помыться. Словно снова возродилась к жизни и, добравшись до постели, заснула глубоким сном.
Разбудил меня рев множества голосов, крики ужаса, зловещий треск огня. Выбежав на улицу, увидела, что лагерь пусти его охраняет лишь маленький отряд. Добравшись до гребня, я стала наблюдать: наши воины платили цену, запрошенную с них за возможность увидеть море, — несли местным
Жители деревни сражались изо всех сил, но их осталось мало, потому что наши напали внезапно, перед восходом солнца. Многие лежали на земле, раненые, женщины с детьми на руках бежали прочь, стремясь укрыться в лесу, другие рыдали над телами убитых мужей. Мальчики подбирали оружие павших отцов и пытались сражаться с неумолимым врагом, словно с небес обрушившимся на спящую деревню. Хижины с деревянными и соломенными крышами полыхали словно факелы, вверх поднимались столбы густого дыма и искры. Вскоре смолкло все, кроме треска пламени. Армия двинулась дальше, вслед за проводником, и но очереди уничтожила все деревни, расположенные в этих горах, оставив позади только развалины, почерневшие от гари. Побоище длилось три дня кряду, и лишь когда проводник заявил, что удовлетворен, мы вернулись на дорогу, ведущую к перевалу через горную цепь, по которой шли.
По мере подъема снова появлялся снег, но лишь отдельными пятнами, то там, то тут, при этом на пастбищах показывались белые сочные цветы, очень красивые. Еще выше мы увидели целые поля пурпурных цветов с тонкими лепестками, расположенными в форме звезды: они росли так густо и буйно, что образовывали целый ковер, удивительный, великолепный. Девушки стали собирать их и украшать волосы, я тоже сорвала один. Мне было жаль смотреть на то, как воины топчут их.
Голова колонны уже перебиралась через гребень, а мы с вьючными животными еще шли позади; Ксен и его люди спешились и вели лошадей под уздцы. Наконец достигли плоскогорья, достаточно широкого, чтобы там могли поместиться два отряда: оно тянулось на запад с небольшим подъемом.
Вдруг впереди послышались неясные крики. Ксен вместе с Ликием из Сиракуз и прочими своими людьми воскликнул:
— По коням, по коням! На головные отряды напали, вперед, вперед!
Все произошло в одно мгновение: воины вскочили на лошадей и во всю прыть помчались вдоль остановившейся колонны. Военачальники строили отряды, чтобы отвести их вперед, туда, где шел бой, и оказать помощь, тем более что крики становились все громче.
Однако в них было что-то странное; мне кажется, я уловила это, а потому бросилась бежать туда, откуда они доносились.
Протяжный, мощный возглас прозвучал подобно раскату грома; чем ближе я подбиралась, тем сильнее он становился, и сердце в груди моей трепетало.
Воины произносили одно слово — слово, которое я слышала столько раз: его произносили с надеждой и мольбой в ледяные ночи, наполнявшие душу отчаянием, во время нашего бесконечного похода. Оно упоминалось в печальных песнях, звучавших в лагере, когда солнце умирало в серой пелене зимних облаков.
Море.
Да, они кричали:
— Море! Море! Море! Мо-о-оре!
Когда я добежала до гребня, задыхаясь, обливаясь потом, Ксен увидел меня и воскликнул:
— Смотри, это море!
Вокруг творилось что-то невообразимое: воины, казалось, сошли с ума, они все время повторяли это слово, обнимались, обнимали военачальников, словно благодарили их за неугасимую надежду; потом стали размахивать мечами, бить ими о щиты, не переставая при этом кричать, — и воздух дрожал от оглушительного грохота бронзы.
Я
Море.
27
Казалось, радость и ликование никогда не утихнут. Близость моря воспринималась воинами не только как конец кошмара, но и как преддверие дома. Это означало, что теперь войско пойдет по знакомым местам, где расположены греческие поселения, города и деревни, основанные выходцами с их родины. Вдруг кто-то прокричал что-то — я не расслышала, — и некоторые воины стали собирать близлежащие камни в груду. Остальные понемногу присоединялись, и под конец вся армия, а также многие девушки, принялась таскать булыжники — каждый по мере своих сил и возможностей. Они складывали их в ложбине, сооружая большие курганы в том месте, где первые ряды из колонны увидели море. Воины хотели оставить память о походе на века, может быть, тысячелетия, передать потомкам историю своей победы над врагами, голодом, жаждой, холодом, ранами, болезнями и предательством. Навсегда запечатлеть свой невероятный подвиг.
Воодушевление было таким сильным, что груды камней росли на глазах и вскоре достигли впечатляющих размеров. Проводник стоял в стороне и молчал, задумчиво глядя вперед, словно не понимал, что делают греки, не улавливая, как мне кажется, смысла происходящего. Не двигался и бесстрастно наблюдал за предприятием — сколь неожиданным, столь и грандиозным. Холмы увеличивались в размерах с каждым часом.
С наступлением темноты воины завершили работу: курганы, каждый диаметром в двадцать шагов и высотой примерно в десять локтей, высились на краю плоскогорья над крутым склоном, спускавшимся к морю. Тем временем снова сгустились облака, заслоняя от нас бирюзовый простор Понта. Закончив собирать камни, наши бросили сверху оружие, отнятое у врагов, и только тогда проводник ожил: он сломал несколько копий и попросил греков сделать то же самое — видимо, такой сильной была его ненависть к тем, кто прежде их носил.
Настала пора отблагодарить его за то, что он довел нас сюда. В знак бесконечной признательности ему подарили коня, красивейшее персидское платье и десять золотых дариев — весьма крупную сумму. Но проводнику нравились кольца, он указывал на пальцы воинов, прося отдать ему эти украшения. Многие стали снимать их и охотно дарить. Мелисса тоже: я видела, как она сняла кольцо с мизинца и положила в руку проводника, тот убрал его вместе с остальными в сумку. Потом, не сказав ни слова, взял коня под уздцы и растворился в вечернем сумраке.
И тогда на армию снизошли покой и тишина, но также и бесконечная грусть. Восторг, безудержное, почти безумное воодушевление, крики, ликование по поводу долгожданной близости спасения и завершения похода, стоившего многих жертв и нечеловеческого труда, битвы, состоявшей из тысячи схваток, войны против людей и природы — все утихло, и наступил час раздумий и воспоминаний. Перед глазами воинов проходили сцены, навсегда запечатлевшиеся в их памяти. Печальные образы настойчиво возвращались вновь и вновь: товарищи, павшие в бою, медленно умиравшие в ужасных страданиях, искалеченные, раненые; юноши, чьи души навсегда обречены блуждать в слепом, мрачном мире.