Пропавшее войско
Шрифт:
Иногда солнце лишь проглядывало сквозь тучи, иногда ослепительно сняло на лазурном небе, и тогда блеск снежного покрова делался столь невыносимым, что мы надевали на глаза повязки из темной ткани. Потом, к вечеру, опять начинал падать снег: тонкие ледяные иглы немилосердно жалили наши лица, часами, без остановки. Многие девушки болели: пылали жаром и кашляли, даже умирали от этой хвори; немало мужчин разделило их судьбу.
Но ни один труп не оставили на растерзание диким животным.
Ксен не позволял этого, движимый глубоким религиозным чувством и уважением к товарищам. Каждому устраивали похороны — самые простые. Женщины плакали, подруги со слезами на глазах дарили погибшим последний поцелуи, воины
Встречая на своем пути деревни, мы забирали еду, корм для животных, укрывались от ненастья. Помню, однажды мы несли с собой на носилках юного воина, серьезно пострадавшего от когтей медведя во время охоты. Зверь разорвал ему правое плечо, рана загноилась, поднялась температура, он бредил. Охотник наверняка умер бы, не уложи мы его в постель.
Воина звали Деметрий, и дочь старосты деревни сама стала ухаживать за красивым юношей — светловолосым, с ярко-голубыми глазами, темными ресницами и бровями, — менять повязки, накладывать на рапу местные снадобья. Полагаю, она влюбилась и, когда пришло время выступать, попросила оставить юношу у них. Софос созвал военачальников, чтобы принять решение: многим казалось предательством оставить грека среди варваров. Наконец пришли к выводу, что единственный способ спасти его — это вверить заботам местных жителей, и мы двинулись в путь без Деметрия.
Я часто спрашиваю себя: что стало с тем юношей, выжил ли он, ответил ли взаимностью дочери старосты — изящной, стройной, пышногрудой, с глубокими черными глазами и взглядом женщины, которой нравится заниматься любовью. Надеюсь, у их истории был счастливый конец: молодой воин спасся, женился на выходившей его девушке, и дети их выросли сильными и храбрыми в том краю льдов и ослепительного снега. Однако я по опыту знала, что человеческие жизни висят на волоске, и в любой момент каприз судьбы может забросить их на вершину счастья или же швырнуть в черную пропасть горя и даже смерти.
По мере продвижения на север горная цепь, появившаяся перед нами, когда мы следовали по течению реки, оказавшейся вопреки надеждам не Фазисом, опускалась все ниже к линии горизонта, пока не исчезла почти полностью. В то же время впереди показалась еще одна — огромная, неровная, состоявшая из острых скал и глубоких долин, поросшая черными лесами, кроны деревьев в которых по форме напоминали горные пики.
Ксен сказал, что это хороший знак: вскоре мы дойдем до обжитых мест и найдем проводников, способных указать нам путь к цели.
Он не знал, что я слышала и большей частью поняла их разговор в ту ночь, когда меня поймали в палатке главнокомандующего. Мне он сказал, что просто побеседовал с Софосом, убедив его в следующем: река вскоре затеряется подо льдом, как это уже случилось однажды, и разумнее будет двигаться на запад.
Спросила, что означают четыре буквы, которые я видела на рисунке, лежавшем на дне ящика Софоса.
— Это просто запись варварского слова, его значение нам не известно, — ответил он, хорошо зная, что такой ответ меня не удовлетворит, но я наверняка больше не стану задавать вопросов. Во всяком случае, пока. Я понимала, что, если все и дальше пойдет так, нам следует готовиться к неприятностям, тяготам и, возможно, к печальному концу.
Я уже давно угадала правду, не будучи в курсе деталей. Теперь я знала, что остаткам армии придется вновь сражаться против Великого царя и могущественной Спарты, желавшей, чтобы «десять тысяч» погибли или затерялись где-нибудь далеко-далеко, там, откуда не смогут вернуться.
Предполагалось, что они победят или исчезнут, но события пошли по третьему пути: греки победили и проиграли одновременно —
Ксен говорил, что мы вскоре должны добраться до обитаемых мест, и, по его расчетам, весна уже близко. Действительно, он не ошибся, и я сама получила тому первое подтверждение, когда холодным, ясным утром встала набрать немного снега и растопить на огне. Неподалеку стоял лес — деревья с огромными стволами и большими голыми ветвями. Как только взошло солнце, воздух зазвенел от оглушительных воплей. Я во всю прыть припустилась к лагерю, но вскоре поняла, что бояться нечего. Меня никто не преследовал. В лесу звучали не человеческие голоса. То кричали птицы.
Никогда таких не видела, но путешественники, проходившие через наши деревни, описывали пернатых. Я потихоньку вернулась и стала, раскрыв рот, рассматривать: их оказалось несколько десятков — на ветках деревьев и даже на земле. При моем появлении они замирали, словно изображения на картинке. У самцов были ярко-лазурные воротнички и такого же цвета хвосты, похожие на царские мантии, украшенные большими расплывчатыми глазками из бронзы. Изящество и удивительная красота этих чудесных созданий шла вразрез с их голосами — однообразными, нестройными воплями.
Сначала я подумала, что это наши павшие в бою и погибшие в грозу товарищи кричат от отчаяния, сокрушаясь о безвременно окончившейся жизни, и, желая, чтоб их услышали, наполняют воздух жалобами. Но потом на моих глазах одна из птиц подняла хвост и раскрыла его полукругом: перья стали переливаться бронзой, лазурью, золотом и серебром, — и я чуть не заплакала от волнения. Нет, то был не плач смерти, но песнь и танец любви. Наверняка эти птицы считались священными и какое-нибудь здешнее божество через их изящные брачные игры возвещало приход весны!
Невольно утвердилась в своем давнишнем убеждении: природа не дает все свои дары одному существу. Одним — одно, другим — другое. Соловей — маленький, невзрачный, но пение его — щемящая мелодия, самая гармоничная во всем мироздании. Я подумала также, что в земном раю все, вероятно, было идеальным, и вначале боги наградили птиц, щеголявших передо мной своей ослепительной красотой, голосом, подобным соловьиному, чтобы показать свое бесконечное могущество.
После многодневного пути наконец добрались до реки, стремившейся в направлении, противоположном тому, в каком двигались прежде, и мы пошли по ее течению. На местном языке она называлась Арпас и бурливо спускалась в долину, куда хотели попасть и мы. Погода менялась: полноводные реки и потоки блестели словно хрусталь, в их широких излучинах скользили красивые серебристые рыбки. Внизу перед нами расстилалась широкая плодородная равнина с цветущими полями и блестящими изумрудными лугами. По мере нашего продвижения становились заметны деревни, над крышами домов которых неторопливо вился кольцами дымок, поднимаясь к розовому закатному небу.
Там была весна.
Армия вновь обрела прежний голос — звучный, мощный. Я уже забыла его, так давно не слышала. Долгие месяцы мы двигались почти в полной тишине, изнемогая от нечеловеческих мук, которые сердце переносило еще тяжелее, чем плечи и ноги. Невозможно долго жить без надежды и терять товарищей, одного за другим, погибающих от руки могущественного, невидимого и неумолимого врага — призрака зимы, в одеянии из бурь и тумана.
Мы постепенно спускались в долину, оставляя позади заснеженные склоны, и глазам нашим открывалась радостная картина: зеленые пастбища, поля, усеянные цветами. Люди сбрасывали шкуры, которые делали их похожими на зверей, и день за днем обретали прежний облик. Приятно было снова видеть мускулистые руки и ноги; лица утрачивали угрюмость, появившуюся из-за косматых бород, и обретали благородство благодаря ножницам и бритвам — инструментам забытой цивилизации.