Проповедник
Шрифт:
— Да, это точно, — сказала Лаине с горечью.
Габриэль ничего не ответил и продолжал держать ее за руку. В этом жесте было что-то глубоко утешительное, и Лаине тут же подумала, что первый раз за все эти годы она видит такую нежность от Габриэля. Теплое ответное чувство моментально заполнило ее, но к нему примешивались боль и горечь. Она не хотела оставлять его. Она по собственной инициативе решила оставить Габриэля, чтобы избавить его от необходимости вышвыривать ее вон. Но сейчас Лаине сомневалась в том, что поступила правильно. А потом Габриэль убрал руку, и это мгновение прошло.
— Ты знаешь,
— Я знаю, — мягко сказала Лаине, но, казалось, Габриэль ее не слышал. Застывшим взглядом он смотрел в окно и продолжал:
— Я завидовал Йоханнесу, завидовал потому, что он действительно верил в ложь отца насчет нашего исцеляющего дара. Ты только подумай, какая сила была в его вере. Представь себе: смотреть на свои руки и жить в полной уверенности в том, что это инструмент Бога, поднимать параличных и видеть, как они идут, заставлять слепых прозревать и пребывать в уверенности, что такое возможно. Что касается меня, я считал это лишь спектаклем. Я видел своего отца за кулисами дирижирующим, режиссирующим и испытывал отвращение. Йоханнес ничего этого не замечал, он видел перед собой только больных и связь с Богом внутри себя. Как же ему, наверное, было больно, когда он почувствовал, что все прекратилось. А я ничуть не сочувствовал ему, совсем наоборот, я радовался: наконец-то мы будем обычными мальчишками: Йоханнес и я, — так я думал. Наконец-то мы будем похожи. Но этого не случилось, никогда. Йоханнес продолжал творить чудеса, а я, я… — Голос Габриэля сорвался.
— У тебя было все, что и у Йоханнеса, но тебе не хватало храбрости, Габриэль. В этом и есть разница между вами. И все же, поверь мне, у тебя это есть.
В первый раз за все годы, прожитые с ним, Лаине увидела слезы в его глазах. С тех самых пор, когда Якоб болел и смерть стояла у его постели, она не видела Габриэля таким человечным. Она взяла его руку, и он крепко сжал ее в ответ.
Потом Габриэль сказал:
— Я не могу обещать, что смогу простить, но обещаю, что попробую.
— Я знаю, поверь мне, Габриэль, я знаю.
И Лаине прижала его ладонь к своей щеке.
Час проходил за часом, и беспокойство Эрики росло. В итоге она начала ощущать его физически, как какое-то облако боли в спине, и непрестанно массировала ее кончиками пальцев. Все утро она пыталась дозвониться до Анны и домой, и на мобильный, но никто не отвечал.
Эрика позвонила в справочную телефонной службы, и там ей дали номер мобильного телефона Густава, но от него она узнала лишь, что накануне он доставил Анну с детьми на яхте в Уддеваллу и они уехали оттуда на поезде. Они должны были добраться до Стокгольма к вечеру. Эрику царапнуло то, что Густав ничуть не беспокоился. Он моментально выдал ей кучу логичных предположений: что, может быть, они устали и залегли спать, или мобильный телефон разрядился, или — и при этом он засмеялся — Анна не заплатила за телефон. От этого комментария Эрика закипела и просто-напросто положила трубку. Если прежде она беспокоилась относительно умеренно, то теперь волновалась всерьез.
Она попробовала позвонить Патрику, чтобы посоветоваться с ним и немного успокоиться, но он не ответил ни по мобильному, ни по стационарному телефону. Она позвонила на коммутатор Аннике, но та ей сказала, что Патрик уехал по делам и она не знает, когда он должен вернуться обратно.
Эрика ожесточенно продолжала названивать. Неприятное чувство не хотело исчезать. В очередной раз, когда она набрала номер мобильного телефона Анны и уже собиралась отключиться, ей ответили.
— Алло.
«Детский голос, должно быть, Эмма», — подумала Эрика.
— Привет, дорогуша, это тетя. Эмма, скажи, пожалуйста, где вы сейчас?
— Мы в Стокгольме, — хихикнула Эмма. — А ребеночек уже родился?
Эрика улыбнулась:
— Нет, пока еще не успел. Эмма, а можно мне немного поговорить с мамой?
Эмма вчистую проигнорировала ее просьбу. Когда девочке выпадала необыкновенная удача завладеть маминым телефоном, а тем более по нему разговаривать, лишить ее этого удовольствия было практически невозможно.
— А ты знаешь что-о? — спросила Эмма.
— Нет, я вообще-то пока не знаю, — сказала Эрика. — Но, милая, давай мы это обсудим попозже. А пока мне очень-очень надо поговорить с твоей мамой.
Разговор пошел по кругу.
— А ты знаешь что-о? — повторила Эмма настойчиво.
— Нет, а что такое? — вздохнула устало Эрика.
— А мы переехали.
— Да-да, я в курсе, но это уже давно было.
— Нет, сегодня, — сказала с торжеством Эмма.
— Сегодня? — спросила Эрика.
— Да, мы опять переехали домой к папе, — сообщила Эмма.
Комната поехала вокруг Эрики, но прежде чем она успела сказать что-нибудь еще, в трубке послышалось:
— До свидания, а сейчас я пойду играть.
А потом — только короткие гудки в трубке.
С тяжелым тянущим чувством на сердце Эрика положила трубку.
Патрик решительно постучал в дверь усадьбы Вестергорден. Открыла Марита.
— Привет, Марита. У нас есть ордер на обыск.
— Опять? — в недоумении спросила она.
— У нас появилась новая информация. Со мной еще люди, но я попросил их пока подождать в сторонке, чтобы ты успела забрать детей. Совершенно ни к чему, чтобы они неожиданно увидели столько полицейских и испугались.
Она послушно кивнула. Она беспокоилась за Якоба, и казалось, вся ее энергия исчезла, и протестовать она не собиралась. Марита повернулась и пошла забирать детей, но Патрик остановил ее вопросом:
— А есть у вас здесь поблизости какие-нибудь другие постройки, кроме тех, что мы уже видели?