Пророчество. Солнечный монах
Шрифт:
Самой суровой аскезой в Обители считалась Лунная. На целую луну – тридцать дней – провинившийся уходил из Обители в маленький домик на вершине соседней горы, в котором едва помещались небольшая печка и лежанка. Рядом с домом, окружённая обрывами, находилась крохотная молельная площадка. Там, невзирая на погоду, должен был наказанный вести многочасовые молитвы и медитации, очищая свой дух от скверны, испрашивая у Великого Светила прощения за свои прегрешения, замаливая каждое из них по отдельности, и прося милости и благословения братьям своим,
Из еды на всю луну выдавалось тридцать плодов фэнника, каждое – с большой палец руки, по одному на день. Они были очень питательны и хорошо поддерживали силы, но от чувства голода не избавляли.
Аскеза действительно была суровой и накладывалась только за очень серьёзные проступки. В Обители по пальцам можно было пересчитать монахов, которым пришлось её выдержать.
И Энасс был в их числе. И опять-таки из-за Эля.
Когда Эль появился в Обители и стал устанавливать свои порядки, Энасс растерялся. И начал доказывать своё право на власть кулаками. Молодой был, силы много накопил, а ума ещё не набрался. Не хватало ему мудрости и терпения, чтобы суметь настоять на своём, видя, как сопротивляется его приказам новичок.
Дважды предупреждал его Солнцеликий, назначая аскезы за невыдержанность, а после третьего, когда угодил Эль в лазарет с сотрясением мозга, отправил Энасса на Лунную гору, не дав даже заживить полученные в драке ушибы – Эль, наученный бродяжьей жизнью, драться тоже умел.
Та аскеза хорошо прочистила мозги молодому вэссеру. Вернувшись, перестал он кидаться на обидчика с кулаками, сдерживал свои порывы. Да и Эль притих, узнав, как строго наказал Солнцеликий Энасса за их стычки. И так они и жили, стараясь поменьше задевать друг друга. А теперь…
Что ж, значит, пришла пора Энассу снова побывать на Лунной горе, поставив своеобразный рекорд Обители: ещё ни одному монаху не удавалось так нагрешить, чтобы отправиться туда повторно.
На пятнадцатый день пришли в Обитель, и Энасс, быстро смыв пот и дорожную пыль, сразу пошёл к Солнцеликому, чтобы узнать, зачем тот вызвал их раньше срока, и повиниться за свои грехи.
Солнцеликий сидел за столом, рассматривая какие-то бумаги. Увидев входящего Энасса, улыбнулся тепло, убрал бумаги в ящик стола и внимательно взглянул на своего лучшего адепта, которого за эти годы успел полюбить, как сына, и обучал его, как своего преемника.
– Как прошёл поход, вэссер?
Энасс сжал дрогнувшие губы и медленно опустился на колени. Сел на пятки, низко склонил голову:
– Плохо, Солнцеликий. Я не достоин водить людей. В походе я сделал столько ошибок, что и Лунной аскезы будет мало, чтобы их замолить. Я трижды едва не погубил Эля.
– Расскажи, – коротко повелел Солнцеликий, и Энасс, так и не подняв головы, с трудом выдавливая слова, поведал своему учителю о своих тяжёлых проступках.
Когда он закончил, Солнцеликий долго молчал, и в сердце Энасса начал заползать холод. Он вдруг понял, какой может быть самая страшная аскеза.
Изгнание из Обители.
Услышал, как застучали зубы, сжал судорожно челюсти, закрыл глаза, взмолился мысленно, прося Великое Светило о заступничестве.
– И какую же аскезу назначил ты себе за столь тяжёлые прегрешения? – раздался голос Солнцеликого. В голосе не было гнева, только бесконечная усталость, и Энасс чуть не разрыдался от понимания, что безмерно расстроил своего наставника.
– Лунную, – выдавил он.
– Лунную? – усмехнулся Солнцеликий. – Я помню, как ты проходил её. В прошлый раз ты вернулся с горы просветлённый, с горящими глазами. Скажи, была ли эта аскеза предельно сложной для тебя?
Энасс задумался, потом удивлённо поднял голову:
– Нет, Солнцеликий. Мне казалось, я мог бы ещё столько же там пробыть.
– Именно. Ты умеешь и любишь молиться. За молитвами ты и голод не чувствуешь, и неудобств не ощущаешь. Так можно ли назвать серьёзным наказанием то, что доставляет тебе удовольствие?
Энасс растерялся: а ведь Солнцеликий прав. Он даже рад будет остаться с Великим Светилом наедине, рассказать ему о всех своих думах, помолиться за своих братьев и особенно – за Эля.
– Но тогда… Какую аскезу вы мне назначите, учитель?
– Я? Я – никакую. Ты сам решил наказать себя за своё обращение с Элем. И ты сам прекрасно знаешь, чего тебе больше всего не нравится. Вот это, самое неприятное дело, и будет твоей аскезой. Представь, что здесь стоит Эль, и подумай, чего ты больше всего не захочешь делать, когда он будет рядом?
Энасс прикрыл глаза, представляя своего недруга. И вдруг начал заливаться краской. Голову потянуло вниз, он сгорбился. Казалось, непомерная тяжесть легла ему на плечи, заставляя всё ниже клониться к земле.
Солнцеликий едва заметно улыбнулся: молодец, Энасс. Умеет думать, умеет себя слышать.
– Так что скажешь?
У молодого вэссера дрогнули губы, но он так и не смог ничего вымолвить.
– Энасс, я жду ответа. Ты ведь уже назначил себе аскезу. Озвучь её.
Энасс ещё ниже склонил пылающее лицо и тихо, еле слышно, с трудом выталкивая слова, проговорил:
– Я не хочу… чтобы Эль… мной… командовал… В следующем походе… пусть он… будет вэссером… а я… я буду… ему…
Энасс судорожно вздохнул и шёпотом закончил:
– …подчиняться…
– Замечательная аскеза, – удовлетворённо сказал Солнцеликий. – Ты молодец, Энасс. Только поясни мне подробнее, как ты будешь вести себя с ним, когда он будет вэссером?
Энасс снова шумно вздохнул. Он понял, чего добивается Солнцеликий. Сейчас Энасс не просто расскажет ему о своём поведении. Он даст ему клятву, которую не сможет нарушить, не желая лишиться расположения своего учителя. И ему придётся полностью подчиниться Элю: терпеть его нападки, его язвительные выпады, выполнять его нелепые приказы и даже словом, даже взглядом не выказывать своего недовольства.