Пророчество
Шрифт:
Мишель де Кастельно, сеньор де Мовиссьер, отодвинул от себя тарелку и, поставив локти на стол, внимательно оглядел собравшихся за его столом мужчин. Он необычайно крепок для человека, встречающего уже шестидесятую зиму; редкие проблески седины в его темных волосах еще надо заметить, а хмурое лицо с длинным и толстым носом оживлено ясными и зоркими очами, которые ничего не упускают из виду. Кастельно — человек образованный и не без тщеславия, ему нравится, чтобы за ужином у него сходились люди умные, прогрессивных идей, не уклоняющиеся от споров и всегда готовые к поиску знаний и бурной дискуссии, будь то на богословские, научные, политические или поэтические темы. И опять-таки я недоумеваю, как в эту компанию вписывается человек, подобный Дугласу, пусть и с личной рекомендацией королевы
— Девственница подверглась надругательству прямо во дворце Королевы-девственницы. — Взгляд посла неторопливо скользил с одного лица на другое. — Друзья мои, это сделано с целью оклеветать католиков, зачем же еще? Что пустили в ход — распятие или четки, не так уж важно. Мелкие подробности в сообщениях расходятся, но суть ясна, и очевидно злое намерение: пробудить страх и ненависть, еще больше страха и ненависти, как будто их без того мало. «Это сделали католики», — твердят англичане на каждом углу.
«Католики ни перед чем не остановятся, они хотят убить Королеву-девственницу и снова сделать нас рабами Рима». Вот о чем говорят люди. — Изображая сплетни толпы, Кастельно заговорил гнусавым и визгливым «английским» голосом, и Курсель подобострастно рассмеялся, только что не зааплодировал его остроумию. А Дуглас попросту рыгнул.
— Лично я слышал… — Новый голос режет молчание, как алмаз — стекло. — Лично я слышал, что все мертвое тело с ног до головы расписано кровью, знаками черной магии. — Прямо на меня смотрит тот, кто заговорил сейчас отрывисто и четко, с аристократическим выговором, тот, кто наполовину укрыт в тени на дальнем конце стола.
Весь он заостренный, этот мой враг: сходящееся к остроконечной бородке лицо, брови — точно готические арки, глаза впиваются, как наконечники стрел. Весь вечер он был необычайно молчалив, но я чувствовал, как от него, будто жар от огня, исходит враждебность всякий раз, когда он обращал ко мне взгляд сощуренных, немигающих глаз. Кастельно тревожно оглянулся в мою сторону. Пусть его секретарь меня и недолюбливает, сам посол неизменно был для меня щедрым и даже добрым хозяином с того самого момента, как в апреле я по приказу короля переступил порог его дома, и все же мне ведомо, что эта сторона моей репутации не дает ему покоя. В Париже я обучал искусству памяти — эту уникальную систему я позаимствовал у греков и римлян и заметно усовершенствовал — самого короля Генриха III, который прозвал меня своим личным придворным философом, и такое возвышение, естественно, навлекло на меня ненависть ученых мужей Сорбонны, готовых шептать в любое ухо, будто моя мнемоника — лишь колдовство, изученное в общении с дьяволом. Из-за этих-то слухов, да еще потому, что при дворе возросло влияние партии твердолобых католиков, пришлось мне временно переселиться в Лондон. Кастельно — хороший и честный католик, неистовый пыл Гизов и их присных ему чужд, но все же он слишком набожен, чтобы не обращать внимания, когда над ним посмеиваются, мол, приютил в своем доме колдуна. И он, кстати, тоже предупреждал меня, что дружба с доктором Ди не пойдет на пользу моей репутации. Полагаю, Кастельно говорит так потому, что его близкий друг Генри Говард ненавидит доктора Ди, хотя причина столь страстного чувства остается пока для меня загадкой.
Вышеупомянутый лорд Генри все еще смотрит на меня из-под арок своих готических бровей, как будто в силу своего положения в обществе вправе требовать от меня отчета.
— Разве вы об этом не слыхали, Бруно? — мягчайшим тоном спрашивает он. — Ведь это по вашей части, если не ошибаюсь?
Я постарался также приятно улыбнуться ему в ответ и, не дрогнув, выдержать его взгляд. Вот бы он изумился, если бы узнал, что из всей честной компании я единственный осматривал тело убитой девушки и в точности знаю, как оно выглядело! Но, понятное дело, никто в Солсбери-корте не осведомлен о том, где я побывал той ночью, никому не известно, что я работаю на Уолсингема. О моей дружбе с Филипом Сидни Кастельно знает, однако думает, что это ему на руку, а я порой поставляю ему обрывки информации или дезинформации насчет английского двора, кои утверждают его
— Милорд ошибается, я всего лишь скромный писатель, — ответил я и даже заставил себя развести руки в покорном, уничижённом жесте. Впрочем, тут же сквитался, добавив: — Как и ваша милость, — прекрасно зная, что подобное сравнение ему досадит.
Сработало: милорд вспыхнул, будто я позволил себе усомниться в законности его рождения.
— Да, кстати, Говард, как продвигается ваша книга? — подхватил Кастельно (без злого умысла — он просто рад возможности сменить тему).
Говард подался вперед, обвинительный перст устремлен в потолок.
— Это убийство и было темой моей книги. Если сама королева столь откровенно предается гаданию и приближает к себе колдунов вроде Джона Ди, что остается верноподданным, как не следовать ее примеру? Поскольку она сбила всю страну с пути и увела из-под законной власти папы, люди цепляются теперь за любые пророчества и бабьи сказки насчет движения звезд и планет. А где воцаряется подобное заблуждение, там дьявол радостно потирает руки и сеет свои черные дела. И никто пока еще не опомнился и не увидел это!
— Если я правильно понял, вы, милорд, утверждаете, будто убийство произошло оттого, что люди недостаточно внимательно читают вашу книгу? — невинным тоном осведомился я.
Кастельно бросил на меня предостерегающий взгляд.
— Я утверждаю, Бруно… —Мое имя аж на зубах у него заскрипело. — …Утверждаю, что все эти события взаимосвязаны. Правительница, которая отвратила свой лик от установленной и Богом помазанной Церкви и присвоила себе всю полноту духовной власти, но при этом боится выйти за порог, не сверившись с расположением звезд; все эти пророчества о последних временах, о скором пришествии Антихриста; слухи о грядущей войне — должный порядок вещей опрокинут, и безумцы осмелели настолько, что режут невинных во имя дьявола. Готов об заклад биться, то была не последняя жертва!
Заслышав последние его слова, Дуглас вскинул голову: наконец что-то показалось ему занимательнее обглоданного цыплячьего остова.
— Но если слухи верны, — возразил я, с осторожностью выбирая слова, — все выглядит скорее так, будто убийца действовал от имени католической церкви.
— Отвергшие авторитет Святой Матери Церкви первыми поспешают очернить ее! — парировал Говард так проворно, будто мы с ним на шпагах сражались, и усмешка искривила его тонкие губы. — Полагаю, вам это хорошо известно, мастер Бруно!
— Тогда уж «доктор Бруно», — проворчал я.
Обычно я не обращаю внимания на такие оговорки, однако Уолсингем мне поведал, что при всех своих наследственных титулах Генри Говард может похвастаться лишь степенью магистра, или мастера, а мы, университетские люди, придаем таким мелочам значение. Судя по выражению лица моего оппонента, очко за мной.
— Alors [3] … — Кастельно тревожно улыбнулся и, покачивая в руках бутылку вина, будто надеясь таким образом нас отвлечь, проверил наши бокалы, высматривая, кто готов выпить еще.
3
Итак (фр.).