Пророчество
Шрифт:
— Возмутительно, и все тут. Если посол болен, вместо него должен ехать я!
— Вы и так едете, — напомнил я, озирая южный берег реки. — В чем проблема?
— Проблема, Бруно, — повторил он за мной ученое слово и смолк: ветер занес ему в рот прядь его тонких волос. Избавившись от помехи, Курсель подался вперед и ткнул в меня пальцем. — Проблема в том, что я — его личный секретарь, мне лучше, чем кому бы то ни было, известны дела посольства. И я должен представлять на сегодняшнем собрании точку зрения посла. Вы-то кто такой?
Нетрудно догадаться, что перед отъездом Кастельно предупредил Курселя, в каком качестве я отправляюсь на этот ужин. Понятное дело, личный секретарь чувствовал себя обойденным.
— Полагаю, вы можете мне напомнить.
— И напомню! — пропыхтел он, и направленный на меня палец задрожал от плохо сдерживаемой ярости. — Вы — беглец, кормящийся за счет господина посла лишь потому, что наш слабодушный суверен привязался к вам, потому, что вы оба не оказываете должного уважения пресвятой церкви. И даже не француз! — заключил он, качая головой. Это последнее мое прегрешение было, разумеется, ужаснее всех прочих.
— Довольно, Клод, — скучающим тоном уговаривала его Мари.
— Почему же? (Ишь, распалился, не остановишь.) Думаете, он донесет о моих словах королю Генриху?
— Кто знает, кому Бруно пишет в своей маленькой укромной комнатке, — захлопала она на меня ресницами, заулыбалась кокетливо.
— Господин посол просил передать кое-что от его имени, вот и все, — произнес я, вновь сосредоточив взгляд на дальнем берегу, точно меня все это не интересовало. — Полагаю, он бы не стал возражать, если бы вы также высказали свое мнение.
— В самом деле, Клод, какая разница? — Мари поплотнее укуталась в бархатный плащ. — Каждого выслушают.
— Это официальный протокол! — Голос Курселя поднялся до пронзительного визга. — Если посол нездоров, следующим по званию иду я, и он должен был официально уполномочить меня, а не этого… самозванца представлять интересы Франции!
— Это всего лишь званый ужин, Клод, — утешала она его, словно раскапризничавшегося ребенка. — Ужин, а не военный совет.
— В самом деле? — Он обернулся к ней, готовый еще поспорить, но она хлопнула его по руке, кивком указала на лодочника и одними губами беззвучно приказала ему замолчать.
Лодочник вроде бы ничего и не слышал, но отчаянная сигнализация Мари напомнила о необходимости постоянно соблюдать осторожность. Шпионы таятся под любыми обличьями. Я слушал, как вода журчит под веслами, и думал: Кастельно надеется, что я послужу ему глазами и голосом, но у меня на уме нечто большее. Для меня все сходилось на доме Арунделов, на семействе Говард: и план вторжения, и убийства девушек, с ними связаны были и Нед Келли, и Стюарт, в этом же доме я надеялся отыскать утраченную книгу Гермеса Трисмегиста, ту самую, что четырнадцатью годами ранее силой вырвали из рук Джона Ди. Нельзя упускать представившуюся возможность оглядеться в доме Говардов. Я старался изыскать способ обнаружить тайны, которые, в том я был уверен, таились за стенами из старого кирпича. Эти стены поднимались отвесно перед нами, лодочник направлял судно к узкому причалу, от которого ступени вели к арке и железным воротам. План уже наполовину оформился в моем изобретательном мозгу. Чтобы все прошло гладко, понадобятся удача — свеча и кремень у меня в кармане — и все актерское мастерство, коим я обладаю.
У ворот нас дожидался слуга в ливрее Арунделов. С поклоном он придержал калитку, я подождал, предоставив Курселю галантно извлечь Мари из лодки и помочь ей пройти две ступеньки наверх. На ходу она подобрала юбки, избегая соприкосновения с тиной в тех местах, где река облизывает камни во время прилива, и обернулась ко мне, будто что-то припомнив:
— Ваш друг писец, Бруно, как бишь его имя?
— Дюма, — послушно подсказал я, хотя был уверен, что она и без меня помнит. — С ним что-нибудь случилось?
— Похоже, он сбежал. Сегодня утром мой супруг послал его с поручением, и с тех пор этот
— Я не видел Леона Дюма с… — Я хотел было сказать «с нынешнего утра», но вовремя осекся при взгляде на Курселя: личный секретарь, как обычно, вздернул подбородок и присматривался ко мне так, словно от меня исходил скверный запах. — Не видел его сегодня, — кое-как закончил я.
Действительно, не видел, и это все более меня тревожило. Несколько раз во второй половине дня я подходил к маленькой комнатке в мансарде, но она все время была заперта. Я даже находил предлоги, чтобы время от времени заглядывать в кабинет Кастельно, однако стол писца оставался пуст. Под вечер и посол обеспокоился, поговаривал даже, не послать ли слуг на поиски пропавшего: он опасался, что Дюма, как я (по моей версии) накануне, подвергся нападению ретивых патриотов англичан, но меня глодала иная тревога. С утра молодой писец был не в себе, его пожирали чувства вины и страха из-за украденного перстня — вот и все, что я успел выяснить. Но чего именно он страшился? Он взял перстень, польстившись на деньги, так сказал Дюма, однако он мало похож на случайного вора, не устоявшего перед драгоценностью, скорее кто-то заплатил ему, чтобы заполучить это кольцо. Кто подговорил Леона на кражу? Тот ли человек, который затем подарил кольцо Сесилии? Вторжение Мари помешало ему рассказать свою историю до конца и получить от меня совет, куда же он ринулся в отчаянии? Не побежал ли с исповедью к кому-то еще? Не назвал ли имя своего заказчика? И самое главное: известно ли убийце, что Дюма заговорил? Я боялся за жизнь молодого писца, боялся также, что вместе с ним исчезнет еще одна важная ниточка.
— Мог и сбежать, — преспокойно заявил Курсель. — За те сведения, что он узнает из переписки посла, кое-кто заплатил бы немало звонких монет, а слуги за деньги продадут любого господина. Этому сорту людей доверять нельзя.
В голосе его послышался вызов, принудивший меня поднять голову и внимательнее всмотреться в посольского секретаря: он в самом деле что-то знал о делишках Леона Дюма или таким образом отыгрывался на мне? Чтобы разгадать эту загадку, для начала следовало бы разобраться в его отношениях с Мари. И что она успела подслушать, прежде чем отворила нынче утром мою дверь?
— Дюма — честный человек! — отрезал я, осторожно выползая на пристань — чуть было не споткнулся на мокрых ступеньках. — Почестнее иных моих знакомых.
Курсель холодно наблюдал, как я пытаюсь восстановить равновесие, но руки не протянул. Мари вздрогнула от холода:
— Хватит спорить! Всего-навсего писец — либо пропал, либо вернется. Уйдем подальше с этого ветра.
Слуга провел нас через приемный зал, богато украшенный резьбой и доспехами, в узкий коридор, где стены были зеленого цвета с позолотой. В конце коридора я заприметил тяжелую дубовую дверь, слегка приоткрытую — удалось разглядеть внутри стеллажи, груженные книгами в нарядных переплетах.
— Что это за комната? — спросил я слугу.
Он полуобернулся, не слишком довольный задержкой.
— Личная библиотека милорда Арундела, — отвечал он, едва шевеля губами. — Не останавливайтесь, прошу вас. Граф и милорд Говард ждут вас.
На слове «личная» слуга сделал выразительное ударение, и сердце мое гулко забилось. По пути я не раз еще оглянулся на заветную дверь, а слуга, не дойдя до конца коридора, постучал в боковую дверь между панелями и с поклоном проводил нас в хорошо освещенную комнату — не слишком большую, но с высоким узорчатым потолком и двумя окнами от самого пола до потолка. Длинный стол был уставлен серебряными блюдами, изысканными светильниками для множества свечей — все так и сверкало в их пламени. С облегчением я обнаружил, что каменный пол густо усыпан душистым камышом. На это я и рассчитывал.